— …Так, Светка куда-то делась, с платьем вместе…
— Ну и хер с ним! Пусть пока красят ее, и волосы… Где визажистки? Елы-палы, она же мокрющая вся!.. А ты типа не можешь сама взять полотенце, сама вытереться, да? Ты типа привыкла к обслуге, да?
— Я… но…
— И чего в оглоблях приперлась? Линзы есть? Нету? Значит так и будет! Будешь на ощупь танцевать!
— Но… но я…
— Что ты?.. Давай вытирайся – и бегом краситься!!!
Голая Катька поняла, что не сможет сказать им «я совсем не та, за кого вы меня принимаете». В комнате было жарко, и волосы ее мгновенно высохли и распушились светло-русыми спиральками. Щеки и губы налились алым соком от тепла и от стыда, глаза заблестели зелеными испуганными огнями, в голой письке было мокро и щекотно… Ей сунули полотенце, и она стала машинально вытираться, пока визажистки, выдернутые из курилки, обсуждали, как ее красить:
— …Ну, хоть фэйсом-то Бог не обидел… Что есть, то есть… Тут работы не так много… Делаем традиционного ангела…
— И тело-то – дай Боже… Пожалуй, это лучшие маленькие сиськи, которые я видела. Худышка, но плавненькая, без углов… Ну давай, давай уже!!!
Ее усадили к зеркалу, прикрыв спереди полотенцем, и Катька впервые в жизни подставила физиономию визажистам. По ее щекам, векам и губам забегали кисточки, карандаши и всевозможные мазилки; невидимые руки принялись ерошить ей волосы, и сразу резко завоняло парфюмом. Взгляды прожигали ей голую спину и задницу, и ей казалось, будто между ног у нее дует горячий сквозняк. Писька ее текла от стыда, и стул под ней был липкий, как в варенье…
— …Фффух! За двадцать минут сделали тебя. Мировой рекорд! Папаше не забудь рассказать. И Богу скажи спасибо, что он дал тебе такую морду и такое тело…
— В волосы не лазь, иначе воронье гнездо будет…
— Кроме тебя, у нас еще четырнадцать штук было! На этом «балу без гламура» пятнадцать моделей как минимум, и это только через нашу студию…
— От «Стикса» и от Сусанны Свиньиной еще не меньше дюжины…
— Но ты, девонька, обставишь их без вариантов. Я-то знаю, что почем в этой жизни. Диме сказали про тебя…
— Да и даже если б не сказали… Такой материал и делать приятно. Не для папаши твоего старались — для искусства, запомни!..
— Вась, а там еще какая-то пигалица из джипа, говорит типа, что она Катя…
— Ну ее нахер! Ну и что, что Катя?.. Так, давай, давай, девочка! Пошла-пошла! В темпе!!!
Ее вывели из гримерки, провели по темному коридору и вытолкнули в золоченую дверь.
Катька сделала по инерции два шага — и застыла, ослепленная блеском тысячи солнц, сверкающих в лепной высоте зала.
***
В свои семнадцать Катька уже начинала понимать, что не только имена даются вещам по всяким их свойствам, но и вещи становятся такими или сякими под влиянием имени, — и даже бывает так, что вещи присваивается какое-то совсем неподходящее ей имя, и никто этого не замечает.
Всю жизнь Катька росла с убеждением в собственной некрасивости. Оно поддерживалось и в школе, и в семье, и Катька даже не задумывалась, откуда оно взялось. Ее очки, сколько она себя помнила, были для нее символом самой себя: неуклюжие, угловатые, «вумные»…
И вдруг… Катька решила бы, что ее стебают, если бы не увидела себя, накрашенную, одетую и причесанную, в зеркале. Чувство собственной красоты было таким неожиданным и острым, что Катька чуть не разревелась. Незнакомка из зеркала скрутила ей душу, как мокрую футболку, – но бал и слезы не сочетались, и Катька расправила плечи, глядя в сверкающий зал.
Он был забит цветастыми платьями, над которыми вертелись перепуганные головки их хозяек; там и сям мелькали черно-белые силуэты кавалеров, мобилизованных из балетной академии. Грянул вальс, и пары понеслись прямо на Катьку, не успевшую вписаться в действо; подавив растерянность, она отошла к колоннам, где стояло довольно много девиц, не нашедших себе кавалера. «Прям Наташа Ростова», думала о себе Катька, – «Болконского не хватает…»
Болконский не заставил себя долго ждать. Закончился первый тур вальса, и от хоровода пестрых пятен отделился черно-белый силуэт:
— Мое почтение! Нам скучно?
— Пппп… пока нет. Но это не от меня зависит!
— А от кого?
— От того, кто еще не представился.
— Вау!.. Ну ладно! Хозиреней, — изогнулся он в насмешливом поклоне, затем подал ей руку: — Можно просто Хозя… Разрешите Пригласить Вас На Тур Вальса!
— Разрешаю. Приглашайте.
Она говорила и двигалась, как во сне, – ее выручала только привычка остроумничать, приобретенная в сети.
— Дык я уже вроде пригласил… Плохо? Попробую еще раз. Ми-мэ-ма-мо-мууу… — распелся силуэт и вдруг зарычал басом: — Рррразрэшыте прррыгласить вас…
— Ой. Не рычите так. Я чуть не сделала лужу.
— Вау! Такие изысканные дамы умеют делать лужи?
— Только когда на них рычат такие изысканные кавалеры…
— А вам, я смотрю, локоть-то в рот не клади!
— Да, не стоит. Негигиенично.
Грянул вальс, и силуэт закружил Катьку под душераздирающие рулады скрипок.
Она танцевала не хуже и не лучше ровесниц (танцы изучались в ее школе), — но Хозя вел ее так, что она вдруг захлебнулась хмельным восторгом кружения. Теплая рука властно обняла ее, почти голую — без трусов, без белья, в одном только чужом платье, — и Катька чувствовала крепкое тепло сквозь ткань…
— Что это у вас? Книжка? Мокрая? От слез?
— Волшебная, с заклинаниями… Будете плохо себя вести – превращу в жабу.
— Лучше в черепаху: они живут дольше… Так как, вы говорите, вас зовут? Маруся? Хавронья? Дина?
— Диной зовут не меня, а кошку моей соседки…
— А все-таки?
— Все-таки? Ну, допустим, Адель…
— Адель? А это, допустим, не ваш блог в ЖЖ — «Канители из Адели»?
— К чему лукавить? Допустим, мой…
— Ааабалдеть! А вы не помните там такого, допустим, Челкаша? Который вечно каки пишет, а вы его — по сусалам, по сусалам?