жены, и предложил выпить. Она попросила чаю.
— Формоза Бай Хао, если он у вас еще есть. Боюсь, что Карен вызвала у меня зависимость, — сказала она, назвав дорогой чай, который любила моя жена и держала под рукой для посетителей и в особые моменты.
— Нет проблем, — сказал я, теперь совершенно сбитый с толку тем, насколько хорошо эта женщина знает мою жену.
Подав чай своей гостье, я сел напротив нее в большое кожаное кресло с откидной спинкой с кофе — вкус чая Формоза меня никогда не привлекал.
— Извините, пожалуйста, за мой внешний вид, я работал во дворе, — сказал я.
— Не надо извиняться, вы такой же красивый, как описала Карен. Это я должна извиняться. Сегодня утром я позвонила ей, внезапно вспомнив, что мне требуется доставить ее портрет, но она не взяла трубку. Я еду в Нью-Йорк для обсуждения ретроспективной экспозиции Филиппа в Музее современного искусства. Я оставила ей голосовое сообщение, но возможно, она его не получила, — сказала она между глотками чая, как будто я должен знать, кто такой Филипп.
— Она не могла быть здесь ради вас. Думаю, сейчас, когда мы разговариваем, она — в Калифорнии… или только что прилетела, потому что здесь, у нас — ранний полдень, а там — еще утро. Она — в гостях у нашего сына Оскара, — сказал я.
— О, боже, мне следовало позвонить раньше. Мне так хотелось увидеть, как она ее повесит. Я думаю, что это — одна из лучших работ Филиппа. Безусловно, сделанная с любовью, хоть и немного непохожая на его обычный стиль, — сказала она.
Я собирался спросить ее, кто такой Филипп, да, собственно, и она сама, когда она опередила меня, открыв картину, поставив ее рядом с собой на диванчике. Коричневая обертака отпала с шорохом оберточной бумаги, что напоминало Рождество и дни рождения, которые мы праздновали в этой самой комнате. Но для меня это было словно громкий крик. Это отбросило меня назад на спинку кресла, как человека, который видит, как его жизнь уходит от него…
Женщина на картине была запечатлена в простом действии, когда она наклонилась вперед, чтобы взять свои трусики, сидя на расшитом сиденье маленького изящного стула. Одну сторону картины обрамлял намек на туалетный столик. Ее золотисто-рыжие волосы развевались вокруг нее, как будто в движении. Эти великолепные карие глаза с оттенком золота смотрели с картины. Она была истинной рыжей, о чем свидетельствовал треугольник пышных волос между ее ног. Ее идеальные груди свисали. Это были большие слезинки с чуть более глубоким розовым концом, чем у трусиков, которые она брала.
Женщина была обнажена, и свет исходил из расположенного слева окна, в задней части нашего дома, в спальне, которую мы делили последние двадцать пять лет. Мы купили дом на последние из моих сбережений от военно-морского флота и на ссуду от ее государственной пенсии. Это был ветхий дом в умирающем городском районе, который с тех пор пережил удивительное возрождение. Дом нашей мечты потребовал значительного ремонта. Одним из первых, что мы сделали, были обои в спальнях. Мы купили зеленую и золотую полосатую бумагу по тридцать центов за рулон в закрытом магазине, существовавшем в то время в старинном фабричном районе Кохуса. Мы отделали комнату моего будущего сына в стиле «Черепашек-ниндзя». Мы сами работали с моей женой на поздней стадии беременности.
Картина была написана позже, явно после рождения второго сына. У Карен все еще была небольшая складка внизу живота, которая была у нее в течение нескольких лет после рождения Оскара. В конце концов, она убрала ее с помощью йоги и бега, но я не заметил этого. Каким-то образом эта небольшая складка выявляла глубокое сексуальное влечение, которым обладала моя жена. Она усиливала ее очарование, хотя она бы никогда в это не поверила.
Художник не упустил ни этого, ни того ее легкого намека на улыбку. Улыбку, которая побуждает смотреть, в надежде понять, что это. Он был хорош, может быть, даже великолепен, я не знаю. Он изобразил мою жену ранним утром, когда солнце пробивалось через окно нашей спальни на фоне неубранной двуспальной кровати. Она наклонилась, чтобы взять свои розовые кружевные трусики с туалетного стула своей бабушки, действие, которое я видел тысячи раз в этой самой комнате.
Когда Аврил повернулась ко мне от картины, она улыбалась довольной и гордой улыбкой, которая быстро исчезла. Мое выражение лица должно было сказать все. Я не сомневался, что это был портрет моей жены, написанный около двадцати лет назад. Как и почему, я не мог сказать, но любое объяснение должно включать действия, наименьшими из которых не будет заниматься верная жена. Я не мог в это поверить.
— О, шери, я думала, ты знаешь — в конце концов, они жили вместе. Они были любовниками в течение многих лет. Боже мой, как ты мог не знать? — сказала она, и теперь на ее экзотическом лице появилась обеспокоенная хмурость.
— Тут должна быть какая-то ошибка, — сказал я, хватаясь за соломинку, — последние двадцать шесть лет моя жена постоянно жила со мной. Это — наша спальня, с обоями, которые мы клеили вместе. Это — наша кровать, на которой мы все еще спим. ВМЕСТЕ, — сказал я.
— Я должна идти, — сказала она, вставая.
— Нет! СЯДЬ, — сказал я, — нельзя бросить это в меня, а потом просто убежать. Кто ты, и откуда ты знаешь мою жену и меня, и КТО ТАКОЙ, РАДИ БОГА, ФИЛИПП?!
История выдавалась медленно и неохотно. Муж Аврил, Филипп Дю Монт, был художником и всемирно известным специалистом по реставрации. В 1989 году его наняли для реставрации шести картин, оскверненных в Южном торговом центре. Я вспомнил случай с человеком, который думал, что он — реинкарнация Микеланджело, и призван исправлять картины. После обширных исследований Государственное управление общих служб наняло для реставрации канадскую фирму. В то время были некоторые разногласия по поводу найма сотрудников из-за пределов штата, но эксперты были неумолимы. Они хотели только лучшего. Ничто меньшее не подойдет. Судя по всему, был выбран Филипп Дю Монт.
Вскоре после того как Филипп прибыл, чтобы приступить к работе, начался роман. Он встретил Карен в Южном торговом центре, когда работал в здании музея. Она работала в здании Башни. Образно говоря, они сидели друг над другом. У Филиппа с Аврил был открытый брак, по ее настоянию.
— Мы были молоды и не хотели ничего упускать, но были достаточно зрелы, чтобы понимать потребности друг друга, — сказала она.
Она была счастлива, что он нашел кого-то, будучи в отъезде. Он ездил туда и обратно в Монреаль, но большую часть своих дней и ночей в течение трех лет проводил в Олбани. Затем был период, который начался летом 1990 года, когда он переехал в мой дом и остался в нем. Аврил несколько раз навещала его. Она знала, что я — в отъезде и все еще женат на Карен, но причина так и не была объяснена. Она предположила, что я знаю об их отношениях и одобряю их.
— Я просто предположила. Она говорила о тебе с любовью и хвалила тебя как мужа и отца. Я поняла, что Филипп переехал сюда потому, что ты не мог быть с ней, а дети были такими маленькими. Два мальчика, которым требовалось мужское влияние, и одинокая женщина. У нас были две девочки подросткового возраста, которые учились в школе-интернате. Филипп проводил с нами каникулы. Карен провела Рождество 1990 года в нашем доме в Монреале. Мои дочери любили ее и мальчиков, как и я. Как ты мог не знать?!
Какие бы сомнения у меня еще ни оставались по поводу ее рассказа, они развеялись, поскольку 1990-й был… необычным годом. На землю богатого нефтью соседа вторглось чудовище и отправило мою страну и других на войну. Я по глупости оставался в военно-морском резерве, хотя и в неактивном. Я покинул флот в качестве старшего лейтенанта и был повышен в запасе до капитана второго ранга в результате работы, которую выполнял в запасе, а также по государственным контрактам. В августе мои навыки пользовались большим спросом. Я был удивлен, что прежде чем меня призвать, дождались, пока войска Саддама пересекут …