Если бы я стала свидетелем дружеских отношений между моей красавицей мамой и виконтом де Мервилем хотя бы за неделю до этого, моя природная робость или скромность заставили бы меня покинуть комнату. Но поскольку я уже сорвала запретное яблоко с древа любовного познания, да к тому же будучи от природы крепкого телосложения, и внезапно обнаружив внутри себя очень похотливый темперамент, я, хотя и была несколько пресыщена любовными атаками Виктóра прошлой ночью, все-таки решила остаться в комнате и понаблюдать за этим новым представлением. Я думала и гадала, каким же образом ее светлость внесет свою долю в дело удовлетворения монсеньора после столь короткой, но очень энергичной и решительной любовной атаки, которой она только что подверглась от своего пажа. Более того, я отнюдь не была свободна от такого женского порока (или наоборот, добродетели), которое называется любопытство, и хотя моя мать намекнула: «Дорогой Анрѝ, в комнате ребенок!» — ни он, ни я не обратили на это замечание ни малейшего внимания. Поэтому я тихо устроилась в кресле, размышляя, какую форму примет аристократическая похоть виконта. Он же, со своей стороны, целовал мою мать, проникая своим языком глубоко в ее рот, и одновременно расстегивая бриджи.
Когда он проделал это предварительное упражнение, а также приподнял свою рубашку, я была совершенно поражена внешним видом его мужского достоинства! До сих пор я видела только член Виктóра, и я считала, что он красив, а светлая, здоровая плоть и ее пурпурный цвет от налившейся крови — это все, что только может желать девушка, однако у этого молодого аристократа член был буквально молочно-белым, и чем-то напоминал мраморную колонну, увенчанную рубиновым навершием. Я, по своей наивности, думала, что такой чистый и светлый на вид любовный инструмент является доказательством аристократического происхождения его светлости, но впоследствии узнала, что он был таким от того, что он вымыл или ему вымыли его молочком роз. Впрочем, сейчас он стоял пред нами во всей своей великолепной красе, даже большей, чем его обладатель сам мог пожелать, и потому моя дражайшая матушка игриво, но в нетерпении толкнула его назад на диван и начала развлекаться, лаская рукой его красивый стержень и его яйца.
— Поторопись, мой милый ангел, — сказал распростертый джентльмен. — Если ты собираешься торжествующе поскакать на мне, не теряй времени, собери свои одежды и насади свой великолепный задок на меня, ибо я не могу больше сдерживаться!
— Эмили, дитя мое, раз уж ты осталась здесь, ты должна помочь мне. Собери и задери мою одежду до плеч, а затем, когда я устроюсь ягодицами на моем милом Анрѝ, направь его смертоносное оружие прямо в мою открытую пещерку, уже готовую принять его.
Я с удовольствием подчинилась этому приказу, и когда ее светлость оседлала своего прекрасного друга, я подняла ее нижние юбки и сорочку так, что она оказалась обнаженной ниже пояса. Затем, когда она навалилась на него всем своим весом, я провела блестящим атласным набалдашником между губками, окаймленными черными волосами, и он тут же исчез из виду, поглощенный до самых яиц. Я их почувствовала рукой, — они были горячими и твердыми, как рог. Судя по тому немногому, что знала из своего собственного опыта, я предвидела, что удовольствие джентльмена, или, по крайней мере, его первая вспышка, закончится менее чем через минуту. Руки его были свободны, потому что он не нуждался в том, чтобы прижимать к себе лицо моей матери — об этом позаботилась сама мадам, и я только удивлялась, как она не задушила его своими страстными поцелуями и ласками. Вместо этого он пользовался ими по своему усмотрению, ощупывая бедра леди и верхнюю часть ее норки, а также засунул пальцы в ее попку. Я не сочла это слишком уж аристократичным, но размышление о текущем моменте укрепило меня в мысли, что когда мужчина или женщина находятся в состоянии всепоглощающей чувственной похоти, ничего не бывает слишком сильного, или слишком грубого, что можно было бы вообразить или исполнить, утоляя ее.
Все то, о чем я так долго рассказываю, заняло всего минуту или две. Конвульсивные движения мужчины навстречу тяжелому давлению дамы стали более экстатичными, а затем почти внезапно, вместе с протяжным вздохом удовольствия, прекратились.
Я внимательно наблюдала за происходящим, понимая, что мама еще не закончила. Но поскольку месье еще не до конца покинула его твердость, то она сумела, чуть приподняв и опустив свой прелестный задок, произвести желаемый эффект как на себя, так и на своего возлюбленного! И — ох! — какую же борьбу они устроили между собой на голубом бархатном покрывале дивана!
Мне очень хотелось, чтобы они поскорее пришли в себя, чтобы я могла вытереть хотя бы часть этих обильных кремовых выделений. Но вот, вскоре после всего произошедшего, все было довольно хорошо обустроено, и пока влюбленная пара приводила свои платья в порядок, моя матушка заметила:
— Ну, дитя мое, ты видела прекрасное представление, и я надеюсь, что это не приведет к неправильным мыслям в твоей юной голове.
— Я так не думаю, — перебил ее господин де Мервиль, — потому что мадемуазель представляется мне верхом благоразумия и скромности.
Когда я слушала его и вспоминала, что всего за пятнадцать минут до этого, хваливший меня джентльмен засунул свои пальцы мне в норку и не обнаружил в ней девственности, я воздала ему хвалу больше за его галантность и вежливость, чем за правдивость. И по правде говоря, сейчас я чувствовала себя довольно нервной и возбужденной, что и неудивительно. Но матушка не заметила никаких перемен в моем поведении, и стала расспрашивать виконта о компании хорошеньких девушек, которых, по слухам, он держал при себе и в Париже, и за городом, в замке де Мервиль. Судя по ее словам, это был настоящий гарем. Но к ее расспросам, в которых наполовину звучала шутка, а наполовину — ревность, он отнесся весьма холодно и сообщил нам, что ему всегда нравились хорошенькие девушки. Его домоправительницам, как в Париже, так и за городом, было приказано всегда иметь под рукой около полудюжины местных красавиц, выполнявших легкую работу по дому и всегда находящихся в полном распоряжении его светлости.
— Скажите на милость, Анрѝ, — спросила моя мать, — имеют ли эти молодые девушки, поступая к вам на службу, какое-нибудь представление об особом характере требуемых от них услуг?
— Ну что ж, дорогая, — ответил он, лениво откинувшись на спинку дивана и потягивая из бокала кюрасо, [ликёр или французская сладкая водка, настоянная на померанцевых корках, с подцвеченным сахарным сиропом — прим. переводчицы] — я думаю, что скорее всего они догадываются об истине. Всякий раз, когда моя домоправительница, к примеру, в Париже, находила девушку, которую она считала красивой и хорошо сложенной, ее затем приводили для одобрения ко мне, одетую в короткую юбку и в не слишком большое количество одежды. На самом деле, у меня возникает очень мало трудностей с парижскими девушками из низов, которые очень умны, естественны и уже достаточно распущенны. В обязанности моей экономки входит заблаговременно удостовериться, что девушка, пусть даже уже и не невинна, но чиста и здорова, и не слишком много работала. Когда каждую из них приводят в мой личный кабинет, я, естественно, сразу же приступаю к изучению ее ног, бедер и интимных мест, и юное создание обычно принимает мой член и пальцы в свои дырочки с довольной улыбкой и старается показать себя с наилучшей стороны.
Если я одобряю ее, то передаю ее на попечение своему слуге, который по-особому заботится о ней. Если же девушка кажется мне очень привлекательной, я тут же пробую ее на вкус, заставляя встать на четвереньки, и выставить для меня свой задок. Если же я чувствую усталость или если мне лень, то я сажаю ее попкой себе на колени и заставляю проделать бóльшую часть сладкой работы самой. А если кто-нибудь из парижанок забеременеет от меня, ее в нужное время отправляют в замок Мервиль, где у нее принимают роды, ухаживают и заботятся.
…