На этих словах он вдруг навалился на меня — и я почувствовала, как в меня тычется, входит, проникает большое, твердое, сминающее меня в лепешку…
Этого хотелось, хотелось страшно, — моей измученной письке хотелось полноты, хотелось, чтоб ее расперли, наполнили доверху… Было очень приятно и очень страшно. Потом, когда твердое внедрялось в меня глубже, глубже, тверже, настойчивей — появилась боль; она нарастала по мере того, как ОН буравил меня, — и вот я уже кричу, вою от невыносимой боли: ОН рвет, терзает меня, шматует в клочья…
Я металась, орала, обезумев от боли и страха, — и вдруг ощутила, что боль стихает, и я заполнена доверху, до конца; твердое и пульсирующее ритмично подминает меня, распирает… и от толчков — тепло, сладость и какое-то невиданное чувство полноты, неописуемое, одуряющее… Я так удивилась, что открыла глаза.
Надо мной навис Сергей; он сверлил меня вглядом — и толкал, толкал меня, входя в самое мое нутро; я вдруг как-то очень остро ощутила, что я в его власти, я — жертва, бессильная рабыня…
Я не могу сказать, что это было приятно так же, как первые прикосновения к письке, — это было скорее каким-то поразительно новым чувством, заставившим меня давиться и хватать воздух… Сергей шептал мне, постепенно усиливая напор: — Аа, запела по-новому, кинозвезда? Ага? Нра-а-авится колбаска в потрохах? Нра-а-а-авится, ой нравится девочке, — и он трахал меня все исступленнее, и я уже «подмахивала» ему, чувствуя, что он заполнил меня до ушей… В голове вертелась одна-единственная мысль: «ВОТ И ВСЕ!.. Меня ебут. Трахают. Я уже не девушка. Меня имеет мужчина. Я занимаюсь сексом. Настоящим сексом. Боже!..»
И еще подумалось, что не наврали: ЭТО действительно очень больно и очень приятно…
Я возбудилась до озверения; Сергей терзал мне груди, и я извивалась под ним, как рыбка на сковородке; я забыла о том, что вся в краске, обхватила Сергея руками, ногами — и подалась навстречу ему, чтобы он проник в меня глубже, еще глубже, до самого сердца…
Внезапно Сергей дернулся, застонал — и твердое во мне тоже дернулось — раз, другой, третий… я почувствовала в себе влагу, горячую, обволакивающую — и застонала вместе с ним. Он дернулся еще, вдавился в меня до последнего — и рухнул мне на грудь… Я была возбуждена до безумия и продолжала «подмахивать» по инерции; я не знала, что женщина должна кончить «отдельно», и думала что оргазм бывает один на двоих. Из меня что-то щекотно вытекало — наверно, кровь и сперма.
Сказать, что я была потрясена — не сказать ничего; я была раздавлена, опустошена, я сходила с ума от желания, от подсасывающей щекотки во всем теле — и от впечатлений, от чувства ПОСВЯЩЕНИЯ… «Меня трахнули. Я уже не девушка. Я стала женщиной» — эта мысль кричала во мне, и я переполнялась каким-то новым чувством, которое невозможно описать. Тогда мне даже было все равно, кто меня трахнул — Сергей или кто-то еще — я просто была потрясена приобщением к Этому…
То, что было потом, ужасно удивило меня: Сергей, привстав с меня, долго и недоуменно смотрел мне между ног, а потом спросил меня: «Мариш, у тебя месячные?» Я протянула- «не-е-е-ет…», еле разжав губы. Мне хотелось, чтобы он щупал, буравил меня, разорвал меня на куски, и я не знала, как ему сказать об этом, и только дергалась на кровати…
Сергей вдруг посмотрел на меня как-то странно, и сказал другим голосом:
— Ты что… почему ж ты не сказала мне, что ты девушка? А, Марин?
— А что-о? — простонала я. Мне и в голову не могло прийти, что для него это важно.
— Как что? Послушай, Марин… — Он даже слез с меня и присел на край кровати. — Так ты девушка?
— Оооооууу, — отозвалась я, с трудом приходя в чувство. — Была. Десять минут назад…
— Слушай… Я бы никогда… Прости меня. Прости, пожалуйста! — он вдруг схватил меня за руку. — Я думал, что ты…
— Что ж вы думали?
— Ой, только не называй меня на вы больше! Давай: я для тебя Сережа, ты — Маринка, Мариночка… хорошо? Ну вот и славно. Я думал… Ты в самом деле не понимаешь?! Ну хорошо. Как бы тебе объяснить… Поскольку ты оказалась в кино — ты, конечно, талантище, я это без лести… но такие девушки, как ты, за один талант в кино не попадают. Понимаешь? Вот я и думал, — раз ты снимаешься…
— …Значит, я проститутка. И со мной можно вот так… — Я вдруг все поняла.
— Ну почему «проститутка»? Так про актрис не говорят; говорят — «без комплексов», «раскрепощенная». Целеустремленная, говорят… Марин! Мариночка!..
Но я уже плакала, зажмурив глаза, чтобы в них не натекла краска.
— Марин! Ну прости меня! Я… Ёлки зеленые, неужели ты вечно будешь вся в этой краске? Идем в душ. Идем, ну идем же… Идем. — Он поднял меня, и я, всхлипывая, пошла за ним. Зверское желание жгло меня, и от одной мысли, что Сергей будет сейчас мыть меня, я прямо-таки истекала соком, не прекращая плакать…
— Ну ладно, Марин!.. Ничего обидного в этом нет: так все делают. Все начинающие актрисы. Как тебе удалось обойтись без этого? У тебя протекция? Родственники?..
— Нет, — всхлипнула я, — нет никакой протекции. Просто понравилась Палычу (это наш режиссер). Он меня видел в «Женщине для души», и… Думаете, он не предлагал, не наседал? И он, и директор картины, и операторы?.. Знаете, как… — и я разревелась уже всерьез — не потому, что сильно обиделась, а потому, что эмоции во мне зашкалили и потекли из меня, как из дырявой грелки.
— И ты что, ни в какую? Ай да Маринка, ай да кузнечик! А как же ты на меня?.. впрочем, ладно. Проехали. Скажи мне… только не стесняйся, ты ведь теперь женщина, — ты кончила? У тебя был… ну, оргазм? По-моему, нет. А?