ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ. Рассказывает Марина:
— Когда это случилось, я снималась в кино. Мне было всего 18 лет, и это был уже второй мой фильм. У меня была одна из «ведущих ролей второго плана», и работать приходилось много. Я была талантливой актрисой, мне все это говорили, даже враги, и сама я знала это, — но кинокарьеру я потом бросила, и в ГИТИС поступать не стала. Почему — станет понятно позже.
В этом фильме у меня была одна развернутая голая сцена. Собственно, кадры, где я целовалась со своим киновозлюбленным (его играл Сергей К., 32-летняя кинозвезда), я отыграла одетой, в халате с приспущенными плечами, которые и попали в объектив, — а короткие моменты, где герои показываются полностью голыми (как же без этого), за нас отыграли дублеры.
Кроме одного: по сценарию сцена кончалась тем, что я, голая, падаю в огромную бочку с зеленой краской, и в ней даже что-то «играю» — кричу, барахтаюсь, изображаю бурю чувств…
Все дублерши наотрез отказалась выполнять этот трюк, и мне внушили, что иного пути нет: придется раздеваться догола и нырять в краску. Конечно, если б я была кинодивой со стажем, мне бы отыскали замену, — а так…
Хоть бочка была широкой и неглубокой, падать было невысоко (метр), а краска, по клятвенным уверениям гримера, прекрасно смывалась (забегая вперед, скажу, что он не наврал: смылась за какой-то час), — я страшно боялась этой сцены. Боялась настолько, что за несколько ночей до съемок меня преследовал кошмар: я тону в краске, и она поглощает, облепляет, всасывает меня…
Пришел день съемок. Перед этим я тренировалась прыгать в бочку (только не с краской, а с водой) под руководством инструктора — чтобы не ушибиться о края. Тренировалась я, к слову сказать, не голой, а в плавках и купальнике. У меня прекрасно получалось, плавала я, как рыба, — но все равно страшно боялась. Настолько, что другой важный факт — первое в моей жизни голое появление перед камерами — как-то не осел в сознании. Вернее, я понимала, что вот, мол, пришел и мой черед сняться «в этом», — но эмоционально я не прочувствовала это: все мои чувства сосредоточились вокруг бочки с густым зеленым месивом.
Момент выхода к бочке я помню, как в тумане. Я разделась в переодевалке догола, одела съемочный халат, меня причесали, напудрили («вот нелепость!», думала я, — «все равно буду зеленой, как лягушка»)… вышла на площадку, меня спросили: «готова?» Я, не помня себя, кивнула, скинула халат по сигналу режиссера… крикнули «мотор» — и я пошла.
Как сейчас помню: никакого шока от того, что я вышла голой перед десятками мужских глаз, не было; просто где-то внутри я сказала себе: ну вот, свершилось… Все мои мысли занимал предстоящий трюк.
Перед падением я должна была отыграть коротенькую сцену потасовки, где герой Сергея случайно толкнет меня в бочку. Даже то, что Сергей (с котором я целовалась по сценарию всю последнюю неделю) впервые видит меня голой — и не только видит, но и щупает меня за все мое — не волновало меня, так я боялась падения. Я играла возмущенную героиню, а внутри у меня гудел какой-то липкий холодок.
Когда Сергей толкнул меня в бочку — я была бесчувственным автоматом, который просто констатировал: «ну вот…» Падая, я даже не успела вспомнить, чему меня учил инструктор, и только чудом не ударилась об край.
Краска оказалась обжигающе холодной. Они даже не догадались подогреть ее… Был июль, на дворе стояла жара, и контраст температур был просто убийственным. Упав в краску, я сразу погрузилась глубоко, коснувшись попой дна, и немного ушибла ногу; в шоке от холода и от того, что мне залепило уши и ноздри, я човгала какое-то время ногами по скользкому дну и вынырнула не сразу, а спустя некоторое время.
Вынырнув, я сразу глотнула ртом воздух и принялась отчаянно прочищать глаза и нос. Я начисто забыла о том, что мне нужно играть, и хотела только одного: увидеть дневной свет и нормально дышать носом. Краска была густая, как мазут, она облепила меня всю, и я немного запаниковала…
Когда я все прочистила и открыла глаза, — обнаружила, что на меня смотрят камеры, а режиссер кричит: «ну, что ж такое? Марин! Забыла?»
Правда, возмущение в его голосе было напускным, и на меня все смотрели очень сочувственно, особенно Сергей. Я посмотрела на густо-зеленую муть, в которой стояла (краска доходила мне до ключиц), представила, какой у меня вид, — и мне вдруг стало смешно. Я представила: из густой жижи вдруг выныривает скользкий зеленый чудик, отряхивается, фыркает… Весь страх вдруг куда-то ушел, и осталось чувство какого-то невозможного, отчаянного хулиганства. Я хрюкнула от смеха…
Режиссер кричал мне: «Ну что такое? Маринчик, не теряйся, прошу тебя! Ты ведь второй раз туда не прыгнешь, правда?» Я мотнула головой, подняв фонтан зеленых брызг. «Ну, тогда давай ныряй еще раз, выныривай, и — все по сценарию. Готова? Поехали! Мотор!..»
Пришлось отснять три дубля этой сцены, — три раза я, стоя в бочке, с головой окуналась в краску и три раза выныривала, отплевываясь и ругая Сергея (вернее, его героя) на чем свет стоит. Режиссеру все казалось, что я неестественно выныриваю и вяло отплевываюсь. Только когда я подняла настоящую зеленую бурю и забрызгала вокруг все, что смогла — тогда он сказал: «Ладно, вроде годится. Маринчик, спасибо тебе, — прости нас, ради Бога, и иди мойся. Перекур!»
Я даже вошла во вкус купания в краске (во всяком случае, это оказалось совсем не страшно, не противно и очень весело) — и совсем позабыла, что я — совершенно голая, на мне нет ни тряпочки… Я вспомнила об этом только тогда, когда мне прямо в бочку спустили лестницу, я вылезла по ней на площадку, и ветерок стал холодить мне кожу.
Вот когда во мне закипело… не знаю даже, как и назвать! К тому же Сергей встретил меня со странной улыбкой, полустыдливой, полусочувственной, — и она же читалась на лицах всех, кто смотрел на меня. Меня распирали панические мысли: я голая, вся в краске, похожа Бог знает на кого, все видят мои «красоты», Сергей смотрит на меня, я показываю себя в таком вот виде… Я не выдержала — и истерически засмеялась.
Сергей заулыбался шире и сказал, что я выгляжу эффектно, как никогда. Он старался смотреть мне в лицо, но я видела, как его взгляд тянется к моей письке, как к магниту. Я ответила ему что-то, комически взбив липкое месиво у себя на голове, еще недавно бывшее моей прической; он сказал мне, что у меня слишком крикливый макияж, — и мы отошли от злополучной бочки.
Краска лилась с меня ручьями. Я замерла в полнейшей растерянности, не зная, что делать: халат на выкрашенное тело не оденешь, к душу идти тоже нельзя — я была липкой и мазучей, как свежевыкрашенная скамейка. К букету эмоций по поводу наготы и «эффектного вида» добавился еще и страх запачкать собой все на свете. Я была молоденькой девчушкой и, несмотря на статус восходящей звезды (которая так и не взошла, хи-хи), была объектом всеобщих придирок, как всегда бывает с молодыми; особенно старались технички. Я была совсем неконфликтной, и старалась избегать всяких выяснений…
Режиссер куда-то делся, и мной никто не занимался. Меня бросили! Все только глазели, улыбались, хихикали, шушукались — но никто не сказал мне, что делать. А спросить я стеснялась. Я и сейчас стеснительная, а тогда… я представила, как пристаю ко всем подряд — голая, с ног до головы в краске, — стараюсь никого не запачкать… нет, это было совершенно невозможно!
Я стояла в ступоре, Сергей стоял со мной рядом и пытался меня развлечь. Меня раздирали противоречия: с одной стороны я видела, что он не хочет бросать меня неловком положении, и была благодарна ему; с другой — ведь я была голая… Я стояла прямо перед ним во всей красе. Тело у меня было зрелое, с большой грудью, широкими бедрами и очень волосатым Этим… Я смотрела на свое тело, в котором не было ничего человеческого — блестящее, как латекс,густо-зеленое, ровного резинового оттенка, — видела свои голые соски, бедра…
И вот тогда меня начало томить особое чувство наготы. Оно забурлило и вскипело во мне, оно прямо выливалось из меня!.. Это чувство было знакомо мне и раньше, но совсем немного (публично я никогда не раздевалась), — а сейчас оно просто затопило меня, как жижа, в которую я ныряла. Краска на коже не ослабляла, а усиливала это чувство: ветерок холодил ее, и каждой клеточкой я вдвойне и втройне чувствовала, что я ГОЛАЯ…
А самое ужасное — я почувствовала возбуждение! И оно возрастало с каждой секундой… Хоть я была тогда еще девушкой, — но сладкие волны в теле мне были ой как знакомы! Они мучили, они просто распирали меня — и мне хотелось… не знаю, чего мне хотелось! Хотелось, чтобы меня просверлили взглядами, чтобы схватили грубо, как тряпку, как вещь, окунули в краску, вывозили в грязи, облапали бы мне всю срамоту, застыдили бы меня до смерти…