В память о первом разе

В память о первом разе

Я снова обнял ее страстно, как маленький испуганный ребенок, вспомнил, что папа где-то там в темноте на улицах города…

— Нет, что ты?! – взволнованно произнес я. – Я люблю папу, просто я… я ему завидовал, что он может с тобой, что ты ему разрешаешь… что…

— Говори, что?!

Я уткнулся лбом в податливое мамино плечо. В разрезе ночнушки я видел верх ее белоснежной груди.

— Что ты ему даешь…

От этого стыдного сладкого слова, которое не сходит с уст пацанов в школьном туалете, мой писюн болезненно заныл и задергался.

Мама не оттолкнула меня вновь, наоборот обняла.

— Вот так ночь открытий, — произнесла она совсем не злым голосом, — вначале алкаш-самоубийца за рулем, теперь еще и сын-извращенец… А я думала, что наша семья образец для подражания…

Она внезапно встала с кровати и, подойдя к двери, закрыла ее на запор. Потом повернулась ко мне так резко, что подол ее ночнушки взметнулся вверх, открывая божественные ноги до середины бедер.

Я сидел, ни жив, ни мертв. То есть живым во мне остался только орган, топорщащийся у меня в штанах. Я не знал, что может произойти в следующую секунду. Совершенно неизведанная территория для меня.

— Немедленно сними штаны, — твердо сказала мама.

Я испугался, но подчинился. Писюн торчал, как стойкий оловянный солдатик, и я прикрыл его руками.

— Убери руки, — сказала мама.

Я опять подчинился. Мама подошла ближе к кровати и долго на него смотрела.

— Он очень красивый, — сказала мама, — как у древнегреческих статуй.

Я страшно смущался, но не мог оторвать взгляда от маминых коленок. Они слегка дрожали.

— А теперь ответь на вопрос.

Я кивнул удрученно, готовясь к худшему.

— Если я тебе дам, как дает деревенская баба на сеновале, просто и тупо, ты возьмешь меня, свою маму? Тебе хватит на это решимости?

Голос у мамы был как-то истерично повышен, и даже со взвизгиваниями. По ее виду было понятно и мне, несмышленышу, что говорит она серьезно, говорит страшные вещи и требует ответа немедленно. Я вначале испугался, а потом робко кивнул, сглатывая набежавшую в рот слюну. Мои челюсти были так сжаты, что еще чуть-чуть и начнут крошиться зубы. Мама легла на кровать и вытянулась по струнке.

— Надеюсь, ты внимательно смотрел ТЕ фильмы… Помогать я тебе не буду… Можешь присту…

Голос ее осекся. Она дышала тяжело и быстро. Грудь высоко вздымалась. Я встал на колени перед мамой и осторожно поднял подол ее ночнушки. Открылись волшебные толстые бедра с жилками вен под тонкой кожей и низ живота. На маме были белые трусы. В полумраке мне было видно потемнение под тканью там, где сходились ноги и торс мамы. Я понимал, что это волосы на лобке. Внизу мама тоже была брюнеткой.

— Сними их сам, я помогать не буду, — голос мамы был хриплым и ломким. Ей, кажется, было трудно дышать.

Я с большим трудом заставил себя взяться за боковины маминых трусов. Руки тряслись, как у пьяницы с похмелья. Я тянул трусы вниз, а они сопротивлялись, будто живые. В районе маминых коленок я и вовсе запутался. Потом догадался поднять немного вверх ее ноги и, наконец, стянул с нее эти трусы. Я почувствовал, что в промежности они были влажные и пахли какой-то кислинкой, завораживающей мое обоняние.

— Трусы – последняя линия обороны. Ты победил, теперь можешь взять меня!