— Ты же простудилась, наверное! Вон — горячая вся!
— Я бежала бегом. Всю дорогу бежала…
И вдруг плотина, державшая поток обиды, горя и слез рухнула. Наташа заплакала громко. По-детски, навзрыд. Боясь истерики, Игорь Сергеевич накапал внучке валерианки, и она послушно, стуча зубами о стекло, осушила стакан. Он не думал о погоне, о дочери, о законе, который на ее стороне… Ни о чем не думал Игорь Свешников, кроме того, что девочка может простыть, заболеть. Ведь на улице ниже 20 градусов. Он набрал ванну, раздел внучку и ужаснулся: на спине попке, ляжках, даже на руках, которыми, видимо, прикрывалась от ударов девочка, багровели старые и совсем свежие полосы.
— Милая моя! Да, что же это такое! Чем же она тебя била?
— Вчера ремнем, а сегодня проволокой какой-то…- Ната проговорила это тихо, словно стыдясь, а мужчине вдруг стало плохо от вида этого избитого детского тельца, от смеси жалости и бессильной злобы на дочь. На себя, на весь этот глупый и жестокий мир. Он присел на корточки и нежно поцеловал синяки.
— Тебе очень больно, девочка моя?
Наташа кивнула:
-Сидеть больно.
В ванну малышка опускалась очень осторожно, морщась от жгучего прикосновения горячей воды к раненой плоти, ведь кое-где виднелись запекшиеся кровяные рубцы. Но постепенно тело привыкло, и она расслабленно вытянулась, отдаваясь благодатному теплу и покою. Игорь Сергеевич смотрел на мертвенно белое, сквозь воду такое знакомое, нагое тело своей внучки-любовницы и не испытывал ни обычного возбуждения, ни похоти, ничего кроме остройжалости и стыда за прошлое.
— Ты полежи, погрейся, а я чай пока поставлю. Оля заваривала…
Она улыбнулась в ответ, не открывая глаз, и проговорила:
— Олечка хорошо заваривает. Вкусно.
— Да, с малинкой попьем.
— И с булочкой, угу? Ты сегодня булочки покупал? У тебя остались?
-Остались.
Он вышел на кухню и, отдалившись от внучки, приблизился к непроходящей, а теперь усиливающейся тревоге. Шум каждой машины за окном заставлял его вздрагивать и ждать шагов на лестнице. Потом он нашел в шкафу кое-что из ее одежды, выбрал трусики (те. В которых Ната прибежала, были выпачканы кровью), теплые колготки и футболку с длинным рукавом, свитер, да еще халат.
Наташа купалась минут двадцать. Почти все время он пробыл возле нее в тягучем беспомощном молчании. Что он мог сказать, чем утешить эту несчастную маленькую девочку?
От всех этих одежек внучка отказалась, и голенькая закуталась в длинный дедов халат. Он поил ее чаем с малиной, бережно держа на руках и боясь пошевелиться, чтобы не причинить боль.
Наточка чуточку оклемалась.
— Деда, а правда, ты меня ей не отдашь?
— Конечно! О чем ты спрашиваешь! — лгал он лишь ради того, чтоб не пускаться в долгие, непонятные и ненужные в эту минуту девочке объяснения.
Пошли в гостиную. Наташа попросила включить телевизор и легла животом на диван, а он, найдя в столе на кухне пузырек облепихового масла, осторожно смазывал раны.
— Деда, а деда, поласкай мне писю? — тихонько просит девочка.
Он смотрит на ее исполосованную попку, вздыхает.
— А может, не надо сейчас, Наточка?