— Идите, идите… Я сейчас оклемаюсь.
В конце концов, удалось выпроводить только Санечку. Оля осталась, не смотра ни на какие уговоры. Она сбегала на кухню включить чайник, помогла (неожиданно сильная) перебраться дяде Игорю на диван и укрыла его теплым пледом, тщательно, словно маленького ребенка, подоткнув края. Потом села рядом с ним, но не на диван, а чтобы не потревожить, на пол.
— Тебе уже лучше, дядя Игорь?
— Да, спасибо. Ты у меня человек! — он слабо улыбнулся и погладил растрепанные волосы девочки.
-Я от Вас никуда не уйду. Я ночевать с Вами останусь. Только сбегаю маму предупрежу, скажу. К подружке пойду ночевать.
Не надо, Оленька. Зачем лишние хлопоты, и так неприятностей, хоть отбавляй, а еще, вдруг и с тобой что приключится. Я совсем с ума сойду.
Девочка вздохнула и потерлась щекой о его руку.
— Все равно! Тогда я завтра из школы убегу прямо с утра к Вам.
— Хорошо, завтра убегай, а сегодня надо домой идти.
-Еще рано, дядя Игорь! Вот чаю попьем, моего вкусненького. Я посмотрю. Как ты себя чувствуешь и пойду, ладно?
— Ладно, ладно…
От ее трогательной заботы и преданности Свешникову действительно стало легче, теплее. Он думал: «Какую славную девочку подарила судьба старому греховоднику. Какая причудливая и непонятная все-таки жизнь».
После чая Оля затеяла уборку на кухне. Стараясь не шуметь, и лишь изредка, брякая непослушной тарелкой или чашкой. Он не мешал ей больше, не гнал, наслаждаясь присутствием маленькой феи.
Перед уходом, чтобы окончательно убедить девочку в своей жизнеспособности, он даже встал и проводил Олю до двери, ласково, почти по-отечески, поцеловав на прощание в губы.
Потекли часы мучительного одиночества и тупого бессмыслия. Думать действительно ни о чем не хотелось: любое воспоминание, не говоря уже про будущее, вызывало острую сердечную боль.
На улице стемнело. Он сидел в кресле и боролся с желанием покурить. В дверь позвонили. Даже не задумываясь о том, кто это может быть, Игорь Сергеевич щелкнул замком. В темную прихожую хлынул свет с лестничной клетки, на миг, ослепив его, чтобы в следующую секунду оглушить. На пороге стояла Наташа. Она была без шапки в тонком демисезонном пальтишке. Растрепанные волосы падали на бледное опухшее от слез личико, губки посинели и дрожали от холода.
— Господи! Наточка, ты откуда? — Он отступил назад, впуская внучку, одновременно включив свет в прихожей и закрывая за ней дверь.
Девочка всхлипнула и прижалась к нему, обнимая за пояс.
— Деда , я убежала. — Она снова всхлипнула, шмыгнула носом и судорожно, сквозь стоящие под горлом слезы, втянула воздух.
— Как убежала? — Он чувствовал. Что спрашивает совершеннейшую глупость.
— От мамки убежала. Совсем. Она меня била… Вчера била. И сегодня снова. Так сильно!… Я плакала, кричала, мне даже плохо стало. Но я ничего-ничего не сказала! Она и тебя обзывала. И меня… Всякими словами гадкими. А я только кричала и плакала.
Он слушал пораженный, и лишь дрожащей ладонью проводил по спутанным волосюшкам и вздрагивающим плечикам малышки.
— Как же ты из дому ушла?
— Она в туалет села, а я тихонько пальто надела, сапоги взяла, чтобы не топать и быстро дверь открыла. Она не успела выскочить. Я аж на улице обулась.
— Боже! Да ты голая совсем! — На Наташе под пальто была только маечка и тоненькие колготки.