— Все хорошо, малыш, — протягиваю дрожащую руку, глажу мальчика по щеке, — все хорошо…
Раздраженно мотает головой, серые артуровские глаза наливаются упрямством:
— Сколько раз повторять: я не малыш.
— Конечно, не малыш, — извиняюще улыбаюсь, — ты у меня мужчина.
Хватает со стола печеньку, разворачивается и идет к выходу.
— Я еще поиграю, мама.
Поиграй, малыш, поиграй. Пока еще можно, пока еще ты не знаешь, что твой отец лежит овощем на больничной койке.
П-ш-ш… Вскидываю взгляд. Черт возьми, это завораживает. По краям белой кастрюли стекают кроваво — красные струйки борща по-украински. Как символично. Интересно, а крови с Артура вылилось много? О чем я думаю, дура? Надо снять крышку, иначе зальет плиту. Не хватало только взрыва газа…
Поднимаюсь с табуретки и загибаюсь от удара пяткой изнутри. Да что ж вы все в отца-то пошли?
— Марина… , — голос пытается пробиться сквозь свинец, забивший голову, — ты как?
Хочу открыть глаза, но на веках лежат пудовые гири.
— Марина-а-а…
Артур смеется и бросает мне в лицо лепестки от цветов:
« Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю.
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская»
— Марина!
Чувствую, как кто-то трясет меня за плечи. Ковалев. Никогда не видела его таким взволнованным. Не хочу его видеть и сейчас. Он — вестник смерти.
— Ну, ты как?
Вратарь отирает лоб и присаживается рядом:
— Твою мать, вот ты меня напугала.
Сажусь кое-как, некрасиво расставив ноги, между которыми свисает живот. Я обмочилась в обмороке. Черт, стыдно-то как.
— Да ладно, — Ковалев смотрит мне в глаза, — у меня же двое детей. Чего только с вами, женщинами, не бывает.
Поднимает меня с пола, заглядывает в лицо: