Удовольствие от похвал и от предвкушения чудного вечера почему-то исчезало у Алены быстрее, чем пирог со стола: все было как-то не так… не так, как мечталось — никто не поставил на проигрыватель пластинку с музыкой Рахманинова… или Скрябина… никто не зажег свечи… За столом не вели тихую беседу о направлениях в искусстве, не делились творческими замыслами, не читали стихи… — ели, пили, говорили громко и разом об обычном: экзаменах, преподавателях, ремонте общежития, погоде, планах на лето, и планы все были обычные, не поездка на пленэр, не работа над собой — рыбалка, пляж, родительский огород, «халтурка» в каком- нибудь совхозе.
Ребята все подливали в стаканы вино, и все становились все шумнее, оживленнее, а Алене с каждым глотком и вино казалось все неприятнее на вкус, и голова все тяжелее…
Виктор шагнул к проигрывателю, и в комнату ворвался громкий визг музыкальных инструментов и манерно запел певец, и все, шумно двигая стульями, как зверьки, выпущенные из тесноты клеток в варьер, загоготали и запрыгали в такт музыке. Танцевали хороводом, и Алена старательно прыгала и смеялась, но от вина и тело стало чужим, тяжелым, и танцы были не в радость.
Что-то ей все не нравится,- с досадой на саму себя подумала Алена и подошла к окну. Сквозь незаклеенные щели окна дул морозный воздух, освежая лицо. Кто-то обнял Алену за плечи, она обернулась и не удивилась, и даже не обрадовалась, увидев склоненное к ней лицо Кости, и тут же удивилась, что не ощущает ничего, кроме неприятного жара его потных ладоней. Алена вяло вспомнила, как бессчетное количество раз представляла себе этот миг и как сладостно замирало сердце…
Все дело в вине,- решила Алена, — и зачем она пила? — и приблизила лицо к ветру.
— Я сделаю тебя королевой,- шептал Костя, — вылеплю как скульптор. Он…
— Берет кусок мрамора и отсекает все лишнее,- не оборачиваясь, отозвалась Алена. Вместо того чтобы в тон Кости прошептать нежно, голос ее прозвучал громко и холодно — Алена не считала свою внешность безупречной, но ей не понравилось, что Косте надо ее переделать, чтобы….
— Берет материал,- улыбнулся голос Кости, и завитки волос на затылке у Алены дрогнули от его дыхания. «Ну, зачем я пила?- с тоской думала Алена, — теперь все как во сне: что-то происходит, и со мной, а я лишь наблюдаю со стороны и не только ничего изменить не могу, но даже ничего и не чувствую».
— Берет материал,- повторил Костя, и Алена, не оборачиваясь, представила, как обаятельна его улыбка. — Глину… мрамор… дерево… или холст. — Костя говорил медленно, и каждая его пауза должна была что-то ей сказать. Но что? У Алены начинала болеть голова. — И подчеркивает изюминку. Не копирует лицо, даже если оно красиво, а выбирает какой-то нюанс… мелочь… завиток волос,- и Костя коснулся губами ее затылка, и Алена, пораженная, почувствовала, что это, такое долгожданное, такое заветное его движение ей неприятно, и обернулась к нему, еще сама не зная, что же она хочет ему сказать. — Глаза,- сказал Костя и легко коснулся губами одного и другого глаза Алены.
Не зная, как оттолкнуть его, не обижая, Алена чуть уперлась руками ему в грудь, но тут хлопнула дверь, Алена вздрогнула от неожиданного стука, глянула — комната была пуста.
— Виктор их развлечет, не волнуйся,- шепнул Костя, и губы его мягко коснулись шеи Алены, и вновь Алена поразилась, почему же ей так неприятно его прикосновение. «Не надо»,- попросила Алена. Костя, не отвечая, провел рукой по блузке, остановил- ся на одно из пуговок.
— Не надо!- сказала Алена.
Костя склонился к ней, обхватил руками голову, потянулся к губам. Алена задохнулась ядовитым запахом, жуткой смесью чеснока, лука и больных зубов, ей стало душно, дурно, нестерпимо захотелось прочь, на улицу, на свежий воздух.
— Нет!- крикнула Алена, и вскрик получился резким, пронзительным. Костя отстранился, и Алена увидела в его глазах удивление, изумление, но, уже не думая о Косте, она метнулась к двери, на ходу, не останавливаясь, прихватила одно рукой пальто, другой — сапоги, и, так же стремительно миновав длинный коридор, кинулась вниз по лестнице.
— Ты куда? Ты что? — догнал ее в нижнем пролете испуганный голос Вали. А распахивая входную дверь Алена услышала незнакомый, без улыбки, голос Кости: «Подожди! Алена, ты не поняла!»
Холод обжег ноги, и Алена вспомнила, что надо переобуться.
И гулко стукнула парадная дверь.
Свет на лестнице по-прежнему не горел, и Алена еще искала ключ в сумке, когда дверь открылась, и Егор, отступая вглубь коридора, впустил Алену в квартиру и ждал, протянув к ней руки, готовый подхватить пальто, и молча смотрел на Алену, и Алене подумалось, что эти спокойные глаза видят все: следы потных рук Константина, мутный стакан с липким портвейном, дерганье тел под визг проигрывателя и нервную дрожь от одинокого бега по пустынной улице мимо мрачноватых подвыпивших фигур… И Егор осуждаетее.
Да какое мне дело, что он обо мне думает,- сердито подумала Алена и с сердитым вызовом глянула на Егора, но взгляд вышел потерянным, и, боясь разреветься перед Егором, Алена, скинув пальто и сапоги, шмыгнула в комнату и, упав на диван, спря- тала голову под подушку.
Она была одинока и несчастна, а мир — чужд и враждебен, она, правда, не знала толком, в чем это проявляется, но все равно. Никто не хотел ее понять, и каждый мог ее осудить. Ей было бесконечно жаль себя, но и она не могла себя понять.
Спросил о чем-то невнятно голос Ульяны Егоровны, и голос Егора ответил отчетливо и спокойно: «Она устала, пошла спать». Что-то стукнуло негромко, должно быть, ее сапог в руках Егора, и снова что-то спросила Ульяна Егоровна, и Егор, уже проходя в комнату, сказал: «Она сыта. Пусть спит».
И тут Алена расплакалась, прижимая к себе подушку, но плачь получился какой-то странный, не горестный, а светлый, она плакала и получала удовольствие от своих слез. Ей хотелось плакать долго и горько, но едва лишь слезы брызнули, как оказалось, что их было совсем немного, и, как Алена ни старалась пожалеть себя и расплакаться всерьез, плача у нее так и не вышло, и, вздохнув, она поправила подушку и, уютно свернувшись калачиком под одеялом, тут же уснула.
Она спала, и снилась ей огромная комната вся в цветах… или зимний сад с картины в книге о семи чудесах света… или оранжерея на чьей-то вилле… и музыка негромко звучала издали. И моросил теплый дождик. И солнце сияло. И грозовые тучи плыли по ясному небу. И ветер хлестал Алену по щекам, и, склоненные к земле, ветви огромной розы, похожей на дуб из кинофильма «Война и мир», шипами тянулись к лицу, и Костина рука, с пальцами, что все удлинялись, все утончались, извиваясь — огромная грязная — тянулась к ее груди. И Алена, крохотная, беспомощная, и Алена и в то же время Дюймовочка в цветастом капоре, пряталась в листве огромной ветки и прижималась к стволу дерева. И щупальцы мокрыми ртами тянулись к Алене, и она цепенела в жутком ожидании своей гибели. И мощная хвойная лапа неторопливо приподнялась и отшвырнула паука прочь, и Егор сказал: «Не бойся никогда и ничего», и Алена спряталась за душистую хвою. Она прижалась к стволу, желая раствориться в нем, в его силе и надежности, и руки Егора обняли Алену, и она всем телом и всем своим существом прижималась к телу Егора, и близость Егора, ощущение его тела наполнили Алену таким бесконечным покоем и таким наслаждением, что вся она заполнилась счастьем, и, пе- реполненная счастьем, она проснулась.
Какой чудной сон!- изумилась Алена.
Она впорхнула в халат, в тапки, улыбнулась себе в зеркале, «какой удивительный сон» подумала вновь и показала себе в зеркале язык и распахнула дверь в коридор и на пороге остановилась, услышав голос Егора. Ей стало страшно встретиться глазами с Егором, с тем, к кому она только что льнула всем телом, с кем хотела слиться, превратиться в единое целое, чтобы не расстаться уже никогда. Она мигом вспомнила, какие немыслимые, какие сумасшедшие слова говорила она Егору — у нее в лексиконе и слов-то таких никогда не было! — и как каждая ее клеточка жаждала почувствовать силу и власть его рук. Она помнила, она ощущала то чувство легкости и наслаждения, что пропитало ее от прикосновения уверенных рук Егора, и помнила, что ей совершенно, ну, абсолютно не было ни то что стыдно или хотя бы неловко, а казалось ей, что она с большака, продуваемого всеми ветрами, впорхнула в оазис, где тишь да гладь да Божья благодать…