По субботам в библиотеке немноголюдно, и можно и тетради ,и книги разложить широко, и местечко выбрать поуютнее, в уголочке, у книжного стеллажа с энциклопедическими словарями и справочниками. Одно обидно: в субботу библиотека рано закан- чивает свой рабочий день, и только разберешься в каталоге с карточками да выпишешь новые книги, да получишь их, только устро- ишься комфортно да распрощаешься с сиюминутными мыслями, да уйдешь с головой в текст, и только плавно потекли твои мысли и раздумья о прочитанном и в голове закружились задумки для будущего реферата, а уже — все, пять часов вечера, и библиотекари, милые женщины, вовсе не озабоченные ни судьбами мировой литературы, ни литературными нормами родного языка, торопятся до- мой и неприязненно поторапливают немногочисленных читателей, и даже те минут тридцать — сорок, что у тебя еще есть, считай, украдены — какая мысль воспарит под громким хождением библиотекарей по рядам и их неулыбчивым «Сдавайте книги. Заканчи- вайте! Библиотека закрывается!»?
Кто-то сказал Алене — кажется, блондинка с абонемента сама и сказала, что заканчивали ее факультет (библиотечный институт в городе открылся недавно), но Алене не верилось, потому что, казалось Алене, ни блондинка, ни ее коллеги книги не любят — когда книгу любишь, любишь даже подержать ее в руках, разгладить страницы после нерадивого читателя, подклеить корешок, прочитать наугад несколько строк и очень хочешь, чтобы книгу, что тебе понравилась, прочли все, а библиотекарей и читатели раздражали, и заказы они принимали с внутренним протестом, заранее убежденные, что все, что ты тут задумала — вздор, лишь лишняя работа им, и непременно норовили хотя бы часть требований на книги вернуть — не даем больше пяти книг (или трех, это уж кто как). «Зачем тебе столько книг? Давай я принесу тебе одну, где есть сразу все». Но книга, где есть сразу обо всем, у Алены была — учебник. Она искала другие книги, где можно прочитать о писателях и их произведениях такое, чего ни в учебнике нет, ни на лекции не услышишь.
Не понимали Алену и подружки: ну, как ей ни лень «тащиться» в Научку и «торчать» там до ночи, «перелопачивая» тонны пыльной макулатуры, когда по учебнику подготовиться к занятиям можно за час, еще и чай при этом попить.
Одна Савицкая (правда, никогда она Алену не хвалила, ну, иначе и не Савицкая она была бы, кем-то другим), стоило Алене поднять руку на семинаре, как Фаина Прокофьевна демонстративно забиралась в свой огромный ридикюль, доставала из него тет- радь, ручку, и все делала какие-то неведомые Алене пометки, а в конце ее монолога непременно спрашивала: «Какой литературой вы пользовались?» и аккуратно записывала в тетрадь фамилии авторов и названия книг, каждый раз приговаривая негромко, как бы про себя: «И почему я в этом году отказалась вести кружок?»
Вообще-то, у них с Савицкой отношения были… ну, не то, чтобы странные или там сложные, но… А все получилось так. На первом курсе Савицкая, про которую все с ужасом говорили, что с первого раза она зачет никому не ставит принципиально и ходить к ней можно раз десять, а то и больше, на последнем перед первой сессией семинаре объявила, что Алене на зачет по античной мифологии приходить не надо, что зачет она ей ставит автоматически, потому что в течение семестра Алена более чем полно пока- зала свои знания. Алена обомлела от счастья: ну, во-первых, не надо умирать от страха и пересдавать один и то же зачет десять раз, во- вторых, приятно же, когда оценивают твой труд, твое старание, твою любовь к предмету, и, наконец — просто приятно, когда тебя хвалят.
В тот же день до поздней ночи к ним в комнату заходили старшекурсницы смотреть на Алену. Девушки говорили, что за двадцать лет работы Савицкой в институте Алена — единственное исключение из общего правила, и разглядывали ее с непонятной и неприятной Алене иронией и язвительно бросали какие-то туманные реплики, которые как бы ни о чем не говорили, и, тем не менее, говорили, что есть в Алене что-то недостойное, коль так она может зачеты получать, ни за что. Алена обиделась смертельно — видели они ее первый раз в жизни, знать ее не знали и слышать о ней не слышали до этого злополучного «автомата», и вдруг оказалось, что она достойна чуть ли не всеобщего презрения.
На другой день Алена нашла в институте Савицкую и попросила никогда больше никаких «автоматов» ей не ставить. «Хорошо, я буду спрашивать с вас в десять раз больше, чем с любого другого»,- отрезала Савицкая и ушла от Алены, обидевшись на нее смертельно.
Так они, все смертельно обиженные, с тех пор и существовали. И неплохо вполне, надо сказать. Ну, как бы там ни было, а только Алена никак не могла понять, что так торопятся домой женщины-библиотекари. Уйти от высоких книжных стеллажей и куда? К куче грязного белья, плите, магазинным очередям? Да будь на то воля Алены, явись в ее жизни волшебник, что исполнял хотя бы одно-единственное самое заветное желание, она попросила бы его позволить ей жить в библиотеке или хотя бы изредка оставаться в ее стенах до утра. Она бы допоздна читала, потом спала, окруженная запахом книг, и ей снились бы чудесные книжные сны, а проснувшись, увидела полные книжных сокровищ полки, и весь день у нее было бы изумительное настроение.
Алена вдруг с удивлением отметила, что уже не первый раз смотрит на часы и все ждет, когда же прозвучит окрик: «Заканчивайте!». И когда, наконец-то, он прозвучал, она хоть и пролистала книгу еще минут пятнадцать, но ушла из библиотеки не самой последней, как обычно, и без сожаления, а напротив, с радостью, что дома будет не в одиннадцатом часу ночи, а в начале шестого, и значит впереди у них с Егором целый огромный вечер. Хорошо бы постирать юбку и свитерок, и жаль тратить вечер на стирку… ну, не вечер, тут стирки-то…
Алена и не заметила, что весь вечер думает не о стилистике, а ведь через день экзамен.
Света в окнах не было.
Едва загрустившая Алена повесила пальто и убрала под вешалку сапоги и умолкли звуки, рожденные ее приходом, тишина окутала девушку, и была та тишина не добрая, мягкая, а кусачая, как грубая колючая шерсть. Слышно, как в ванной капает в раковину вода из крана… И тикают настенные часы в большой комнате… И слабеньким эхом откликается шустрый будильник из комнаты Алены…
Неужели?!- подумала Алена, и сердце сначала замерло, а потом упало куда-то в преисподнюю — неужели Егор уехал, вот так, только что был и уже нет?
И ничего не сказал, и ни о чем не спросил…
Дверь в большую комнату, где ночью спал Егор, была открыта настежь. Алена ясно,как наяву, увидела лицо Егора, но не все лицо — как на картине Глазунова: нарисовано лицо, а видишь только глаза.
Алена подошла к открытой двери, включила свет и в приоткрытую дверь смежной комнаты увидала уголок стула и клочок ткани — на стуле висела рубашка Егора, и испарина облегчения проступила на висках Алены и тут же остыла от страха: а если просто забыл рубашку?
Алена оглянулась (как будто из тишины квартиры за ней наблюдал кто-то невидимый), на цыпочках (как будто тот невидимый еще и подслушивал) прошла в дальнюю комнату. Сердце замирало и оттого, что она прошла в комнату, в которую никогда прежде при хозяевах не заходила и которая была как бы совсем их личная, закрытая для нее, посторонней, и оттого, что в этой комнате все, даже обычные стены были сейчас связаны с Егором, и от страха увидеть, вернее не увидеть его вещи. Вздохнула — брюки висели на кресле у окна, бритва лежала на подоконнике…
Алена подошла к стулу, на котором висела рубашка Егора, зачем-то провела по ткани пальцем, ощутив на ней крохотные узелочки. Присела — и запах Егора, и явно, как в недавнем сне Алена почувствовала присутствие Егора, и его руки легко коснулись тела, и Алена прижалась лицом к рубашке, и неведомое ей прежде чувство полонило тело… душу…
Послышались шаги на лестнице, а может кто-то прошагал за стенкой, и Алена быстро прошла, почти что кинулась в свою комнату, машинально разложила на столе учебники, тетради, пошарила в сумке в поисках ручки, тут вспомнила, что ей надо переодеться и свитерок и юбку она постирать собиралась.
Халатик был мят, и Алена прошла на кухню, где на подоконнике Ульяна Егоровна оставляла утюг, мельком глянула в окно и увидала Егора, и хотя в темноте зимнего вечера был виден лишь контур фигуры, Алена в первый же миг узнала Егора и, забыв про- тянутую руку на ручке утюга, смотрела, как Егор пересек бульвар, на мгновение слился с черным стволом дерева, тут же появился вновь и, даже не глянув, нет ли машин, пересек мостовую наискосок, чтобы сразу оказаться на углу дома, под аркой, что вела во двор, к подъездам. «Даже своей походкой,- подумала Алена,- Егор не похож ни на кого, у него и в походке усталость и задумчивость». Откуда-то выплыло лицо Седого, едкого и язвительного стилиста, и Алена постаралась найти точное определение для походки Егора, но лучше слова не нашла, вздохнула и упрямо повторила образу Седого: «Да, усталая». Седой пожал плечами: ну, с этим эпитетом он и не спорил. «Но и задумчивая»,- насупилась Алена, и Седой приподнял ехидную бровь. «Да,- сказала Алена,- ну, я же не виновата, что вы не видите, что у него все не так, как обычно, поэтому и слова, когда думаешь о нем, имеют смысл необычный, а…» Седой приподнял вторую бровь, пошевелил обеими, вздохнул и, так ничего и не сказав, исчез, потому что послышался шум замка, и Алена, вместо того, чтобы остаться на кухне или встретить Егора в коридоре, почему-то вновь нырнула к себе в комнату и замерла у двери, прислушиваясь.
Она слушала: вот он повесил пальто… вот стукнули каблуками сапоги… вот тихо звякнула брошенная на полку расческа… вот шаги пошли было на кухню, но тут же остановились, пошли по коридору, остановились возле двери, за которой, едва дыша, замерла Алена, и сердце ее вновь упало, шаги постояли чуть-чуть, и Алена испугалось, что Егор слышит, как колотится ее сердце, как прерывисто она дышит, но шаги двинулись дальше, вошли в большую комнату, вышли, вновь шагнули по коридору, и опять, в на- пряженном ожидании тихого стука в дверь, замерла Алена. Шаги остановились возле двери…
«Алена, ты не спишь? Не знаешь, где мать?»
Как он догадался, что я дома?- удивилась Алена, но тут же сообразила — пальто ее висит на вешалке.
— Я не знаю. Я только что пришла,- ответила Алена, открывая дверь и, встретив взгляд Егора, смешалась: в нем было совсем не то, что она ожидала увидеть: зов, призыв, объяснение, и все — связанное с ней, нет, в его взгляде ее не было, а было в нем что-то… обреченное?
Егор, не сказав больше ни слова, опустил голову и пошел в комнату, а Алена так и осталась стоять на пороге своей. Она не знала, что и думать, ей и обидно было, что Егор как бы обманул ее ожидания, и тревожно от этого нового его взгляда, от ощущения, что у Егора большие неприятности.