— Я должен видеть, как ангелочек смотрится в своей обители.
Я поднимаю вверх её нижние юбки и обнажаю весь её прелестный живот, уже своей опухолью показывающий, что там в любом случае происходит нечто иное, чем простое переваривание пищи. Гораздо более заметен и её влог. Я наклоняюсь, целую её привлекательную манду, делаю добротный отсос, затем гамаюширую её, пока она не начинает испытывать нужду в моём дреколье, чтобы выебать её.
И у нас получается донельзя изысканная и полная восторгов ебля. Мысль, что я своей спермой крещу своего собственного малыша, стимулирует мою похотливость, и мы, преисполненные самых чувственных восхищений, пробегаем этот круг, пока не растворяемся в чувственнейшем и смерти подобном истощении удовлетворенных желаний.
— Чарли, мой дорогой, вам следует встать. Помните, что вы можете повредить дорогое созданьице слишком большой невоздержанностью. Так что умоляю: поднимитесь!
Я сразу же поднимаюсь, но только чтобы весьма нежно обнять её. Она жалуется на ощущение некоторой слабости и говорит:
— Не сходить ли нам теперь в дом, чтобы отпить немного вина?
Мы приводим себя в порядок, и весь сияющий от мыслей об отцовстве, я выступаю вперёд, гордый словно павлин, и уверенный, что и мне самому по такому случаю полагается немалая пинта пива. Вряд ли я сознавал, стою ли я на голове или на каблуках, и был весьма экстравагантен в своём поведении. Так что миссис Винсент вынуждена серьезно предостеречь меня и призвать к надлежащей сдержанности в присутствии слуг. Отдохнув с получаса, она собирается послать за кабриолетом, чтобы его подали к двери, но я умоляю её отдать распоряжение отослать его к дороге ниже летнего домика, чтобы иметь удовольствие подольше побыть с нею. Она улыбается и снова шлёпает меня по щеке, словно говоря:
— Понимаю вас, жулик!
Но поступает так, как я и предлагаю. Таким образом мы направляемся через наши угодья, и оказываемся в летнем домике раньше, чем двуколка могла быть запряжена, а тем более прибыть сюда, сделав круг по той дороге, что ниже. Вот такая неожиданность. Пользуясь ею, я обнимаю дорогую миссис Винсент, желая опустить на софу.
— Нет, нет, дорогой Чарли, это приведёт моё платье в слишком большой беспорядок, а у нас не будет времени потом заняться им. Остановитесь! Лучше я стану на колени на той низенькой кушетке, а вы встаньте сзади, и я смогу направить вас снизу. Вы же знаете, что именно этим путём вы всегда вставляете дальше и доставляете мне больше удовольствия, чем любым другим.
Она становится на колени, и я закидываю её одежды прямо ей на плечи, обнажив ее прелестные ягодицы, которые теперь, когда она забеременела, раздались в ширь и стали более полными и округлыми, чем раньше. Ненасытно целуя их, я, было, приставляю свой дрекол прямо к ним. Но миссис Винсент, протянув свою руку назад, схватывает его и вставляет в свой пылающий и страстно жаждущий влог, так что тот по самую рукоятку погружается в определённые ему пределы.
— Полегче, Чарли, дорогой! — вскрикивает она. — Помните: там наш дорогой бэби, и вам не следует быть слишком резким.
Это сразу побуждает меня быть умеренней. Обе мои руки находятся у неё на бёдрах, и по мере того как я медленно скольжу туда и обратно, я то и дело прижимаю к себе её роскошные ягодицы, чтобы она лучше встречала меня. Тело своё я держу вертикально, чтобы лучше видеть движения её задницы.
— Просуньте-ка свою руку и пощупайте мой клитор, Чарли, дорогой!
С минуту я так и делаю, а затем шепчу:
— Это — такое восхищение взирать на вашу роскошную бездельницу в действии! Так что умоляю: приложите к вашему клитору собственный палец, а мне позвольте наслаждаться этим восхитительным видом!
— Что ж, очень хорошо, любимый.
И я могу чувствовать, как она тотчас час же неистово принимается трахать себя. Это позволяет мне ввести сначала один и затем второй пальцы в её столь восхищающий меня забой. И когда я нахожу, что она находится в самом что ни на есть возбуждённейшем состоянии, я внезапно перемещаю свой дрекол и заменяю им свои пальцы. Это для неё является неожиданностью, но будучи крайне возбуждённой, она не находит времени противиться этому, и я скольжу уже в другом месте, не слишком быстро, но довольно далеко, во всяком случае насколько мог пройти.
— Какой же скверный тип! — восклицает она, малость дёрнувшись.
Но я слишком крепко держу её за бёдра, чтобы позволить ей сбросить меня, даже если она того хочет. И тем не менее умоляю:
— Позвольте мне продолжить! Ведь мне никогда не забыть наслаждения, полученного таким образом в ночь перед вашей свадьбой.
Она не отвечает, но я могу чувствовать, как удваивается воздействие её пальца на клитор. А конвульсивное подёргивание сфинктера и мышц у неё на пояснице вскоре убеждает меня, что и такое окончание нашего забега может понравиться ей не хуже, если не лучше, чем все предыдущие. Мы вынуждены сдержать громкие крики агонизирующего наслаждения и затихнуть, — тем самым проявляя предосторожность, ибо двуколка несомненно уже ждала всего в нескольких ярдах отсюда. Правда, моя дорогая учительница кажется не склонна позволить мне ретироваться; она держит мой дрекол в таком крепком и твёрдом объятии, пульсирующем вокруг него время от времени и так возбуждая его, что вскоре почувствовала, как он снова напрягся в ней. Но тут она поднимается на ноги, и этим действием вынимает меня из ножен.
После чего, развернувшись, закидывает свои руки вокруг моей шеи, нежнейшим образом прижимается ко мне и благодарит за то, что дал ей такие изысканные доказательства любви.
— Но я должна уезжать, мой дорогой Чарли! И я надеюсь, что у нас иногда всё появится та или иная восхитительная возможность снова насладится такими восторгами. Передайте привет вашей матери и девочкам, и скажите им, что я постараюсь иногда накоротко приезжать и видеть их всех.
Я смотрю, как она садится в свой кабриолет, и наблюдаю за нею, пока поворот на дороге не скрывает ее от моего взора. После чего возвращаюсь в летний домик и целую вмятины, оставленные там, где восседало и возлежало её восхитительное тело. Душа моя переполнена любовью к ней, и я горжусь тем, что оказался мужчиной, достойным, чтобы поместить ей в живот бэби . С напыщенным видом хожу я по комнате, и если бы кто-нибудь имел возможность видеть меня, я должен был несомненно показаться смешным.