ЭПИЗОД 6. ЛЕТНЯЯ ГРОЗА.
После операции прошло два дня. Всё это время я был очень слаб и почти всё время спал, как и другие послеоперационные девчонки. Лишь два раза, просыпаясь, неожиданно видел растерянное лицо бабушки, сидевшей рядом со мной на стуле в накинутом на плечи белом халате. Но я даже не понимал толком, приснилась ли она мне, или приходила на самом деле.
Отношение ко мне девочек в палате постепенно изменилось. Никто уже не стеснялся ходить передо мной без трусиков в тихий час или вечером перед отбоем, девчонки запросто писали на судно буквально в метре от моей койки, не обращая на меня ни малейшего внимания и даже не стараясь прикрыться, а многие при этом кокетливо улыбались.
Мой писюн их тоже почему-то перестал интересовать, так что я теперь спокойно лежал неукрытый – с каждым днём становилось всё жарче и жарче, пот просто тёк со всех ручьями. А когда однажды я, не дождавшись нянечки с уже привычной уткой, встал и пописал на девчачье судно, на меня вообще никто не смотрел – действительно, эка невидаль — писающий пацан!
Лишь на третий день вечером я впервые почувствовал себя нормально после операции. Лежавшую рядом со мной Олю выписали, и злая Нинка, застилая соседнюю койку больничной клеёнкой, так сильно пыхтела и размахивала руками, что несколько раз задела и меня, отчего я совсем проснулся. Прямо на клеёнку рядом со мной плюхнулась совершенно голая девчонка, которую я уже видел наказанной за описанные штаны: «ЗдорОво, пацан, меня теперь рядом с тобой положили. Светка не хочет со мной спать, да и другие девчонки тоже!»
Она немного полежала молча, но накопившиеся обиды рвались наружу, и девчонка резко повернулась ко мне всем телом: «А разве я виновата, что уссыкаюсь? Не знаю, как это выходит, я просто не чувствую ничего! В школе хорошо, там звонок, я просто иду на каждой перемене в туалет, и всё! Даже если и не выливается ничего – тоже хорошо: значит и на уроке не уссусь! За два года только три раза оконфузилась, да и то никто не видел. Другие девчонки — и то сикались, Машка так вообще на физкультуре в строю четыре раза! А вот дома мне совсем плохо.
Часов же у меня нет, откуда я знаю, что пора идти? Ты молчи, молчи – тебе же гланды вырвали? Ну вот – забываю и сикаюсь! Поэтому дома-то я всегда голая хожу, у меня мамка всю одежду отбирает. Если оденусь – сразу бьёт! И брата заставляет меня раздевать. Один раз зимой он мне кофточку разрешил оставить, так мамка ему по морде так врезала — неделю с фингалом ходил! Ну и мне досталось! Не для того, говорит, я вещи покупаю, чтобы они мочой воняли! И на диван я не сажусь никогда – она сказала, что убъёт. Если я где нассу в комнате – тоже отлупит, да ещё мордой тычет! Если её нет – я стараюсь вытереть скорее, чтоб не узнала! Братка тоже бъётся – во, видал?!» — она показала большой кровоподтёк.
«Осенью и весной, конечно, плохо, особенно если ещё не топят. Тогда я в половик заворачиваюсь, если никто не видит. Так что от холода у меня всегда сопли. В школе от соплей плохо – на форму капают, и в тетрадки. А ещё голова стала болеть. Я этой весной три раза в обморок падала, так вот меня в больницу и забрали, гайморит выдолбили.
А я уже привыкла голая, иногда и не помню совсем, что без трусов! К брату пацаны пришли – а как я раз стойку на голове пробовала, да смешно мне так, а они говорят – у тебя чо, сестра – совсем дура? А он как даст мне по жопе – пошла вон! Летом я даже гулять голяком убегаю, девчонки мне говорят – ты чё, ненормальная? А я говорю – подумаешь! Я и мальчишек не боюсь, даже если немного старше – как врежу по яйцам, так и отстанут! Лишь бы взрослым не попадаться с голой жопой. Всё-таки девять лет уже – заругают, а то и побьют!
Папка-то у меня добрый был, только он пил всё время и пропал куда-то – я ещё и в школу не ходила. Мамка теперь всяких дядек водит, вместе с ними водку пьёт и потом они голые на кровати валяются. Мы с братом уроки делаем, а она только орёт – это подай, то принеси! Мы же все в одной комнате живём, даже кухни нету – общая. У одного дядьки хер здоровый, как колбаса, он мамке говорит: «Не могу при детях!», а она ему – «Да они привыкли давно, ну хочешь – Лизка тебе отсосёт? Лизка, пососи ему х…, он тебе шоколадку купит!»
А сама пьяная в жопу! Ты чё, дура? Не буду! – говорю. «Ах, так?! Ты так с мамкой разговариваешь?! Убью ссыкуху!» — Сковородку схватила, как врежет мне по руке – я её месяц потом поднять не могла! Я скорее удирать на улицу, она за мной! Еле её тот дядька поймал! А холодно уже было – ноябрь! Я голая иду, дрожу, плачу, а вдруг навстречу — милиционер! Закричал что-то и ко мне – еле удрала, я-то все подворотни в округе знаю! Домой поздно пришла – дрыхнут уже все. Думала, хоть в ванне согреюсь – а колонка не зажигается! Тётка Танька где-то газ на ночь перекрывает, всё боится, не случилось бы чего. Да, еле согрелась тогда!»
Лиза немного полежала на спине, закрыв глаза, а затем продолжила: «А как-то раз другой дядька говорит: «Иди сюда, ссыкуха, поиграй с моим прибором!» И суёт мне свой хер раздутый. Я его двумя руками взяла, а что дальше делать – не знаю. Гну – он не гнётся, мну – он не мнётся, тогда я начала кожу вверх и вниз двигать, а они с мамкой смеются. «Способная у тебя дочь растёт, через годик-другой вместе гулять будете! На, выпей!» — и даёт мне стакан, а сам давай мамкины сиськи мять. Я думала – вода, как глотну! Так всё во рту и обожгла, это водка оказалась! Я – давай чихать и отплёвываться, а они опять ржут, потешаются.
А моему братке одиннадцать, так он уже несколько раз водку пил. Говорит, что только в начале жжёт и блевать тянет, а потом кайфово! Ладно, пойду я, пожалуй, отолью, а то опять под себя нассу!» Лиза встала и голяком отправилась в туалет.
Когда она вернулась, мне удалось собраться с силами и достаточно внятно прошептать: «Лиза, а где твоя курточка?» — «Да у меня её тоже отняли! Я ведь и курточку обоссала!» — «Как это?» — «Да когда штаны отобрали, так я её обвязала вокруг живота, как юбку – всё лучше, чем с голой жопой гулять. Ну и опять, понимаешь, забыла отлить, так что обоссалась, да так неудачно – и сзади, и спереди.
А тут как раз старая нянька идёт – та, что с меня вчера штаны сняла! Так она аж слюнями брызгалась, меня прямо по морде мокрой пижамкой била, ну и отобрала, конечно! Хоть бы простыню дали, суки!» — «Лиза, ты возьми мою курточку, она же мне не нужна!» — ещё раз прошептал я, пересиливая боль. «Спасибо, пацан! Да нет, не возьму – и меня застукают, и тебе попадёт! Я уже придумала – вот же у меня полотенце есть, смотри, какое большое! Можно укрыться, а завтра это у меня юбка будет! Только мне пока не холодно!» Лиза перевернулась на живот. «Эх, всё-таки хорошо в больнице, не то, что дома! Сёстры добрые, никто не ругается! И кормят офигенно, да ещё вовремя!
А дома, бывает, от мамки днями еды не дождёшься, особенно, когда пьяная! Тогда мы с браткой сами пропитание добываем… Эх, знала бы – куда, так сбежала бы из дому, да только кому я нужна, я же ссыкуха!» — «Слушай, а ты доктору скажи – может быть, тебя вылечат!» — снова просипел я. «А разве лечат от этого?» — «Обязательно и непременно!» — уверенно заявил я, до того хотелось помочь девчонке. «А что, может и правда сказать? Вдруг вылечат – а то не могу же я всю жизнь голая ходить! Мне-то похер, особенно когда тепло, но ведь и холодно бывает!» — От волнения Лиза подскочила и села на койке по турецки.
«Всё, завтра же обязательно скажу! Бить же они меня не будут – здеся культурно ведь, а поругают, так с меня — как с гуся вода!» Возбуждённая девчонка ещё долго что-то бормотала, я же опять провалился в забытье.
На следующее утро в субботу обход проходил быстрее обычного. Когда процессия задержалась у Лизкиной койки, девочка густо покраснела, но всё-же собралась с силами и сказала громким голосом: «Тётеньки врачи! Полечите меня ещё, пожалуйста – я всё время обсыкаюсь и ничего не чувствую нахуй!» Главный недоумённо посмотрел на одну из женщин в белом халате, и та затараторила: «Понимаете, эта девочка из неблагополучной семьи, у неё хроническое недержание мочи, похоже на дисфункциональное мочеиспускание, осложнённое ….» — далее разговор пошёл уж совсем на врачебном языке, и я перестал что-либо понимать.
Врач насупился ещё больше: «Очень странно, Эмма Васильевна, что мы узнаём об этом в последний день – вы же на выписку её собирались готовить! Кстати, почему ребёнок лежит на голой клеёнке? Я понимаю, какой это груз, но лечить её будем – немедленно переводите в неврологию! Меняйте местами кого угодно – но эта девочка должна лежать там! Далее – узнайте, с кем мне связаться из милиции по её вопросу, подготовьте телефонный разговор после обеда!»
Суббота была сокращённым днём и сестры торопились поскорее закончить процедуры и уйти домой. В палату влетела Зиночка: «Послеоперационные, как у вас со стулом?» — При чём тут стул? – подумал я. В больнице были табуретки, кушетки, даже диваны разные – но вот стульев-то почти и не было! Вслух же я спросил, превозмогая боль: «Послеоперационные – это я с Нариной, что-ли?» — «Ну да, и ещё Галя с Наташей. Когда последний раз по-большому ходили, только честно?» (Ну, это я сразу догадался: «по-большому» — значит КАКАТЬ!) — «Да ещё до операции, мы же есть пока не можем много, так и какать не с чего!» — за всех ответила Наринка.
«Значит вчера клизмы вам никто не ставил? – Ладно, опять мне отдуваться – давайте все в процедурную, это совершенно необходимо, а то животы разболятся!» — Ну клизма, так клизма – я уже знал, что это такое, и совсем не испугался.
Однако в детской процедурной было не протолкнуться, Зиночка аж расстроилась: «Нет, так я опять до вечера не управлюсь! Девочки, вы уж побудьте пока тут, а я ребят на третий этаж свожу, там уже пусто. Уткин и вы двое – за мной!» Я и еще двое ребят чуть постарше меня поскакали за Зиночкой.
Одеты все были лишь в штаны, старший пацан выглядел толстяком, с его носа свисала большая зелёная сопля. Тот, что помладше был всё равно на пол головы выше меня, очень коротко, почти налысо подстрижен, и при своей худобе выглядел крепышом – вон, какие мускулистые руки, уж если такой ущипнёт, то мало не будет!
Процедурная на третьем этаже оказалась вовсе не пустой: богатырского вида женщина в белом халате натягивала резиновые перчатки, а невысокий плотный дядька смешно прыгал возле кушетки, стараясь снять запутавшиеся пижамные штаны. – «Ой, Нина Васильевна, это вы тут!» — «Зиночка, заходите ради бога, мне только одного больного посмотреть, и я исчезаю немедленно! Ребята, посидите пока!» — Мы дружно уселись на ближнюю кушетку, Зиночка стала наполнять клизмы, а дядька наконец снял штаны и смешно влез на четвереньках на соседнюю кушетку, сильно оттопырив голую задницу.
Женщина-врач смазала палец в резиновой перчатке вазелином (я сразу узнал знакомый запах!) и полностью засунула его прямо в дядькину попу! Он же не только не возмутился такому нахальству, но даже как-бы подвинулся навстречу руке в перчатке!