О, её смех показался ему музыкой!
— Нет, нет, — опомнился он, — не хватало пораниться ещё раз.
С этого дня будто само солнце поселилось в доме художника. Новорожденная оказалась талантлива во всём — она чудесно пела своим серебряным колоратурным сопрано [2], прекрасно танцевала, умела рисовать и хорошо чувствовать цвет и гармонию формы, изумительно двигалась в танце. Кроме того, Галатея была великолепной хозяйкой, любая домашняя работа, рукоделие так и спорились в её умелых ручках. А Пигмалион быстро привык к восхитительной стряпне Галатеи, он искренне не понимал, как раньше мог питаться полуфабрикатами. И был у неё ещё один талант, которым в особенности восхищался Пигмалион — она никогда не спорила и не повышала голос. Если же её что-то огорчало, огромные чёрные глаза затягивались слезами, а во всём точёном личике сквозили такая печаль и боль, что у Пигмалиона останавливалось сердце, и он готов был свернуть горы лишь бы вернуть улыбку на любимое лицо.
Однако наш художник не был полностью счастлив. Причина оказалась проста и неожиданна для него — равнодушие Галатеи. Оживив её, он надеялся сразу отдаться всем радостям любви, сполна насладиться близостью с предметом своей страсти. Но… Нет, безусловно, Галатея была приветлива и добра с ним, и всё-таки сердце её молчало, оно не умело любить так, как любил Пигмалион. Мастер терпеливо ждал, надеясь своей добротой и заботой пробудить в ней ответное чувство, зажечь искру в её душе и теле. Дни проходили за днями, но ничего не менялось. Галатея, будто дитя, не догадывалась о его страданиях. А он действительно сгорал в пламени своей неразделённой любви. И постепенно видеть её хрупкий стан, слышать мелодичный голос стало для Пигмалиона невыносимой мукой. Он всё чаще стремился остаться один, чтобы не видеть перед собой её недоступные прелести.
— Уж лучше бы она оставалась статуей. Тогда, по крайней мере, мне не было бы так обидно, — иногда думал Пигмалион и тут же в страхе ругал себя за это. — Может, я просто не её тип? — приходила ему тревожная мысль. — Может, ей не нравятся мои чёрные жёсткие волосы, грубые сильные руки? Или я слишком высок. А ещё… она всё время опускает головку, если я смотрю на неё долгим взглядом, она старается не встречаться со мной глазами. Значит… ей не нравятся мои тёмно-синие глаза, холодные и колючие! Ах, если бы я мог стать кудрявым голубоглазым блондином!
Однажды он решил поговорить с Галатеей.
— Любовь моя, — осторожно начал он, — ты… счастлива со мной?
— Конечно, — она удивлённо вскинула на него свои глаза, утопила его в чарующем взоре.
— Я говорю не просто о каких-то обыденных вещах, — стал объяснять Пигмалион, — я говорю о твоём сердце. Довольна ли ты, как мы живём?
— Да, я всем довольна, — улыбнулась Галатея, но в её глазах промелькнула печаль.
— Не лги мне! — внезапно рассердился Пигмалион. — О! Ты — типичная представительница своего хитрого пола, ты лжёшь мне, скрывая свои истинные чувства. Ведь ты же не любишь меня!
— Я… я не знаю! — слёзы показались на её глазах. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Потрогай! — он схватил её руку и прижал к своей груди. — Чувствуешь, как бьётся моё сердце?!
— Да, — испуганно прошептала она и задрожала.
— Оно изнывает от любви к тебе! — Пигмалион смотрел на неё точно безумный. — А ты… ты — ожившая статуя, не способная любить! — вдруг выпалил он в сердцах и сразу замер, осознав, ЧТО он сказал.
Галатея как-то сжалась и, закрыв лицо руками, бросилась в мастерскую. Сорвав с себя платье, она с рыданиями принялась обмазывать себя размятой, приготовленной для лепки глиной.
— Я знаю, я чувствую что со мной что-то не так, мне всё время чего-то не хватает, но я не знаю чего, — кричала она. — А ты… ты требуешь того, чего я не знаю! Раз ты считаешь меня статуей, лучше верни меня обратно! Сделай меня куском мёртвой глины и разбей своим молотом! Пусть я разлечусь на тысячи осколков! Лучше умереть, чем жить с твоими упрёками, которые я не понимаю и от которых мне больно!
— Галатея! Галатея! — Пигмалион кинулся к ней и пытался остановить её, отбирая глину.
Но гибкая девушка легко выскальзывала из его рук. Он гонялся за ней по мастерской, то падая то вставая. Наконец, Пигмалион поймал её, перепачканную глиной, и, крепко схватив, поднял на руки. Дёрнувшись раз другой, она вдруг затихла и доверчиво прижалась к его груди, уткнувшись в неё лицом, разрыдалась.
— Любимая, прости меня! — зашептал Пигмалион, умирая от раскаяния. — Я — глупец! Я… сам не знаю, что нашло на меня…
— Нет, ты прав, — всхлипывая, неожиданно ответила она, — я тоже чувствую, что мне чего-то не достаёт… Между нами. Но… я не знаю… не понимаю… чего именно…
— О, боги! — только сейчас до Пигмалиона дошло истинное понимание вещей. — Так вот что имела в виду Афродита!
Когда он создавал Галатею, он вложил в неё все идеальные женские качества, которые тщетно искал в реальных женщинах. Однако, работая молотом и резцом, он и думать забыл о физической стороне любви. Галатея, внезапно придя в этот мир, не пережила пору детства и взросления, поэтому она и не могла понять, что такое настоящая, полная земная любовь, и чего хочет от неё Пигмалион. Она попросту ничего не знала об этом, хотя и была стыдлива, как того хотел её создатель. Но, с первой секунды рождения прикрывая своё тело, она стыдилась, сама не зная, чего.
— Любовь моя, — прошептал Пигмалион, опускаясь с ней на деревянный пол мастерской, — сейчас… сейчас ты всё поймёшь…
И он стал ласкать её. Руки художника медленно и нежно скользили по испачканному глиной восхитительному телу его возлюбленной. Галатея сначала вздрогнула, испугавшись. Потом трепетные волны разлились по всему её существу, проникая в самые потаённые уголки. Её и без того огромные глаза удивлёно расширились и не мигая смотрели на склонённое над ней лицо Пигмалиона. Она хотела что-то сказать, но только слабо вздохнула.