— Нуууу, так тебе все и расскажи, — скорчила рожу Лина. — Твое дело балдеть, а как и почему — это уж я разберусь, ясно? — Она щелкнула его по носу. — Просто мне очень хочется, чтобы тебе было хорошо, — сказала Лина чуть серьезнее, — а когда очень хочется…
— Лин!..
— Да?
— А скажи: ты раньше когда-нибудь… эээ… у тебя раньше были…
— Мальчики? Нет, никогда. Претендентов хватало, и сейчас хватает, но…
— И никому ты не делала… так?
— Как «так»? Ты что, Вить? Ты знаешь, сколько мне лет? — Лина притянулась к Витькиному лицу и стала щекотать его волосами, продолжая говорить: — Это ты у нас дылда-десятиклассник, а мне ведь еще нет пятнадцати. Как Джульетте. До сих пор не верю, что ты со мной утворил… Я думала, ЭТО будет со мной лет в двадцать, или позже, когда замуж выйду. А тут — бац! на ровном месте, вдруг…
— А почему не было крови?
— Ишь какой дотошный! Крови было, к твоему сведению, целое море. Ты вспорол меня так, что мы с тобой были, как гладиаторы после боя. Просто я потом сделала так, чтобы ее не было. Все эти выяснения — кого резали на твоей кровати — нам совершенно ни к чему, согласен? Витька, Витька… Что же ты натворил?! Скажи… а почему ты сделал со мной ЭТО? Почему? — она требовательно прижалась к Витьке, глядя ему прямо в глаза.
— Потому что… я люблю тебя, — произнес Витька слова, которые должны были прозвучать. Он зверски покраснел, хоть и совсем не чувствовал неловкости.
— Любишь? Любишь?!..
— Да…
— И я тебя… Я тебя знаешь как люблю!.. Я тебя так люблю, Витечка, славный мой, миленький мой, родненький… — говорила Лина, обцеловывая Витьке щеки. Глаза ее туманились, как голубые зеркала.
Витька почувствовал, что его писюн снова каменеет. Какое-то время он тыкался им в Лину. «Интересно, можно так — чтобы Лина сверху?», думал он — и почувствовал, как писюн его сам собой уходит в масляную глубину…
— Ааааах! — Лина оторвалась от его лица, глядя на Витьку расширенными, совершенно сумасшедшими глазами, — но Витька притянул ее обратно и впился в нее губами.
Лина со стоном поддалась, — а Витька сладостно толкал ее снизу и тонул в ее волосах, обсохших на солнышке и щекотавших Витьку, как тополиный пух. «Осторожней, осторожней», шептала она, выгибаясь от боли и сладости в паху, и целовала Витьку, и улыбалась ему сквозь слезы, ворочаясь на его писюне, как бабочка на булавке…
***
Вечером, когда все легли спать, Лина пробралась к Витьке.
Они ласкались в лунном луче, распаляясь с каждой секундой, и вскоре Лина со стоном обмякла под требовательными Витькиными губами и пальцами, терзающими ее тайный уголок.
— Какое блаженство, Вить! — хрипела она. — Я понимаю, почему великие любовники умирали за свою любовь. Я бы тоже умерла за одну только минуту такой любви…
Волосы ее снова стали светиться, и Витька сказал ее:
— Я понял: ты как батарейка — впитываешь лунную энергию, и потом расходуешь ее на колдовство. Да уж — не объяснение, а прямо торжество разума и науки!..
— Точно! — смеялась Лина вместе с ним, а потом посерьезнела: — Если честно, то я не знаю, что и как… Иногда мне страшно… Во сне меня часто зовут туда.
— Куда?
— ТУДА. Я не могу объяснить…
— На Луну?
— Нет. Не на обычную Луну, конечно. Которая спутник Земли… Давай не будем сейчас об этом, ладно?
— Ладно. Сейчас — давай летать!
— Летать? Не знаю… Вить, я боюсь.
— Чего «боюсь»? Вчера ведь все получилось! Давай, Лин! — упрашивал ее Витька, и она сдалась. Глазки ее горели: искушение было слишком велико.
Как и вчера, они поднялись к окну и вылетели на улицу, купаясь в лунном луче; как и вчера, Витька кричал от ужаса и восторга — Лина сказала, что их никто не услышит, и можно не стесняться, — и они носились над спящей дачей, пьяные друг другом и небывалостью своего полета.
Луна топила их в ртутном мареве и втекала в них, набухала внутри, конденсировалась сладкими леденящими каплями — и Витька с Линой танцевали от возбуждения и холодной щекотки в телах. Они смеялись и извивались в воздухе, как рыбы в воде; возбуждение нарастало, и они все крепче припадали друг к другу, оставляя круглые засосы на коже.
Их языки горели от серебристой соли их тел. Соски Лины набухли и рвались от щекотки, и по ногам ее текли капли патоки, которые Витька слизывал, как теленок. Игра в невесомости давала абсолютную свободу ласк, — лунные любовники уже почти освоились с ней, и им казалось, что они ласкают друг друга со всех сторон одновременно. В сердцах у них было холодно и сладко, как в тайном сне. Невесомость пронизывала их, размывала изнутри, и это было страшно и блаженно, и хотелось раствориться в ней, как в сгустке холодной ртути…
Они выли и задыхались, и Витька уже бодал писюном Линин пах, масляный от любви.
— Витя, нет… Давай вернемся… — бормотала Лина, не в силах оторваться от него.
— Зачем? Ты что? — Витька сжимал Лину крепче, припадал к ее рту, не давая ей говорить, и вталкивался в ее клейкую щель.
— Ааа… Ааааа… — стонала Лина, танцуя бедрами. Ножки ее обхватили Витьку, каменный писюн распер ее до самого нутра — и их тела слепились плотно, как только возможно.
Секс поглотил их без остатка. Их бедра, слепленные в ком, двигались слаженно, плавно, как единый организм. Тела, не имевшие веса, оплетали друг друга, вились и гнулись вопреки всем законам физики и анатомии; Лина обвивала Витьку вьюнком, облепляла его своими жадными губами, а Витька чувствовал, как его кол прорастает в Лине — и пускает сладкие корни там, во влажной глубине…
Он пульсировал в ней, обняв ее и закрыв глаза. Не было ни прошлого, ни настоящего — только наслаждение и нежность, и Лина, и сладкая дорога, в конце которой светился огромный ледянящий оргазм. Он был близко, он уже обжигал их холодными лучами, и Витька ускорял напор…
— Ааааа… Ааааааа… — стонала Лина и жалила его язычком, закрыв в беспамятстве глаза. Витька чувствовал, что оргазм уже в ней — еще немного, еще чуточку наподдать, и еще капельку, еще крошечку…
Вдруг ее стоны странно ослабели.
Витька посмотрел на Лину — и ахнул: она была прозрачной, как тень, и сквозь нее просвечивала луна и силуэты деревьев.
— Лина! — крикнул он.
Она распахнула глаза и силилась что-то сказать, но голос ее затихал, как будто удалялся, хоть она была здесь, рядом…
— Лина!!! — тут Витька увидел, что силуэт Лины бледнеет и исчезает.
Ужас сковал его. Свинцовая тяжесть вдруг потянула Витьку вниз, как гиря. В ушах засвистел холодный ветер…
Исчезающая тень Лины осталась там, наверху, а Витька падал сквозь ртутное марево, унося в памяти ее последний взгляд.
***
Ветви смягчили удар; к тому же Витька упал в навозную кучу.
Его крик услышали не сразу, и он пролежал в дерьме почти до рассвета. На все вопросы он отвечал правду, и к панике по поводу сломанных ног добавилась паника по поводу временного помешательства (вызванного, очевидно, сотрясением мозга).