Когда Витька проснулся, Лины рядом не было.
Некоторое время он лежал с открытыми глазами, пытаясь отделить сон от яви. Он с трудом понимал, что ему приснилось, а что было на самом деле. В теле он чувствовал какую-то томную слабость, будто за ночь похудел на двадцать кило.
Встав с кровати, Витька спустился вниз, натыкаясь на углы и стулья.
Внизу он увидел Лину. Она улыбнулась ему так, что он вздрогнул, сразу же осознав — «НЕ СОН!..»
Оглянувшись, нет ли кого рядом, Лина подбежала к нему:
— Здравствуй! Здравствуй! — шептала она, обвивая его одной рукой и бодая обрубком другой.
— Здравствуй! — хрипло отзывался Витька. Горло ему снова теснило предательской щекоткой…
Вдруг Лина отскочила: послышались шаги.
«Никто не должен знать, что мы любовники» — прозвучал в голове у Витьки ее голос, хоть Лина не открывала рта.
— Что, папочка? — спросила она отца, вышедшего из-за угла.
— «Что, что…» Завтрак стынет, а она чтокает. Доброе утро, молодой человек! — язвительно поздоровался тот с Витькой.
Витька невнятно ответил ему, осмысляя новое слово — «любовники»: «Любовники, мы любовники», думал он, «любовники…»
Слово было невозможным, оно не желало умещаться в привычный расклад вещей, как и другое слово: «колдунья». «Я люблю Лину», думал Витька за завтраком, «она любит меня, мы любовники, и она — колдунья. Не сошел ли я с ума?»
После завтрака Лина отвела Витьку в сторонку, лизнула его в губы и шепнула:
— Давай на великах к реке!
Лина управлялась с велосипедом ловко, как циркачка: запрыгивала и спрыгивала на ходу, лихо перелетала через канавы, махала рукой Витьке, не держась за руль…
Внезапно Витьку осенило:
— Слушай! Ты ведь, когда одной рукой что-то эдакое делаешь — чуть-чуть подколдовываешь, да?
— Цыц! Молчи! Ничего я не подколдовываю. Ну, может, самую малость… Ты все равно не поймешь. Даже я не понимаю… Эй, догоняй!
Они пробрались к дальнему уголку берега, укрытому со всех сторон кустами. Витька сбросил майку и нерешительно застыл; но Лина разделась догола, со смехом подскочила к нему и сдернула шорты:
— Ты что, до сих пор стесняешься? О-о! Привет, Ванька-Встанька!
Она чмокнула кончик писюна, вогнав в него разряд тока, схватила Витьку за руку и потащила к воде.
Это было самое удивительное купание на свете. Лина уносилась от Витьки с бешеной скоростью, как на глиссере, делая Витьке длинный нос. «Как она движется?!», думал Витька, устремляясь за ней — и вдруг почувствовал, что может нестись так же быстро!
Вокруг сразу встала стена брызг. Витька не знал, как это получается, но это было так же легко, как летать – только стремись вперед, и все! «Ну, наколдовала!», думал он, догоняя Лину и хватая ее за пятки. Мимо них мелькали деревья и кусты…
Мало того — Лина вылетала из воды, как летучая рыба, и прыгала сверху на Витьку, — а тот не уходил под воду, а пружинил на поверхности, будто его удерживал крепкий поплавок. Никогда еще Витька не визжал и не смеялся так отчаянно, до хрипа и до слез… Ловя голую Лину, он замечал: когда она падает на него, вода вокруг прогибается, как резиновая.
— Зачем тебе сдавать физику, если она на тебя не действует? Ньютон, Ом и Архимед нам не указ? — кричал он, взбивая ей волосы. Намокнув, они стали дымчато-лиловыми.
— Э-эй, скальп снимешь!.. Как зачем? Известно, зачем: для аттестата, — отвечала Лина. — А ну догоняй! — И она уносилась от него, скользя по поверхности воды, как на воздушной подушке.
Витька догонял ее, хватал за ноги, за груди, взлетал в воздух так же, как она — у него это прекрасно получалось — и прыгал сверху. Не нужно было никаких усилий, чтобы держаться на воде — они с Линой снова были в той непостижимой невесомости, что и ночью.
В один из прыжков его писюн вдруг очутился в складочках Лины. Задыхаясь от гонки и от смеха, он схватил ее за бедра, подался вперед…
— Э, эээ! Ты что? Аааа…
Но Витька продолжал бодаться, и Лина закусила губу.
Она была вся перед ним — мокрая, стремительная, с острыми пухлыми сосками, которые Витьке хотелось щупать и дергать, как цяцю. Ее дырочка была узкой и твердой, а не масляно-эластичной, как вчера. Витька с трудом влез в нее кончиком писюна…
— Погоди, погоди, Вить, — зашептала Лина, кусая губы. — Давай не здесь. Давай на бережок, ладно? Давай, миленький мой, давай, — она подалась к нему, обняла его, обвила ножками бедра — и вдруг прильнула к его губам.
Витька замычал…
— Где ты научилась ТАКОМУ? — пораженно спросил он, когда она оторвалась от него.
Перед его глазами все еще мерцали искры, исторгнутые обжигающим языком Лины, а по телу струились тысячи медовых ручейков, сладких, как ее губы.
— Не знаю. Наверно, у луны, — отвечала Лина. — Пойдем.
Они вышли на берег. Лина тут же повалила Витьку и обхватила губами его писюн.
— Ааааа!.. — у Витьки между ног будто пророс огненный цветок. — Аааооуу! — выл он, — Ли-и-ин! Ты что?!..
— А мне вкусно. Как мороженное. Ты же мне так делал? Вот и я тебе… Приятно?
— Аааоооууу! — у Витьки лезли глаза на лоб от скользящих касаний Лининого языка и губ. Они обвивали писюн прозрачной пленочкой, проникали вглубь, щекотали изнутри — и там росла тоненькая паутинка, и тянулась, тянулась, и дрожала в Витьке, набухая сладкими каплями…
— АААААААААААААААА!!!
— Какое соленое! И перченое! Фу-у-у!.. — смеялась Лина, выплевывая сперму и вытирая рот рукой.
Витька не мог говорить… Лина подлезла к нему — и легла сверху, нежно целуя его и ероша рукой его волосы:
— А скажи, из меня текло… тоже соленое?
— Оооуууу… Еще и с металлическим таким привкусом…
— А у тебя как острая подлива. Шашлычка не хватает, — смеялась Лина, дуя Витьке в нос. — Ну что, певун, доволен?
— Почему певун?
— А ты, когда это… такие звуки издаешь, прямо страшно делается. Впрочем, я, наверно, тоже, — Лина покраснела.
— Лин, а признайся: ты, когда ЭТО делаешь — чуть-чуть колдуешь? И от этого ТАК хорошо? Или так всегда должно быть?