Кровотечение продолжалось вторую неделю, но Марина из всех сил убеждала себя, что это такие месячные, пока не пошли комья — темно-красные сгустки и что-то белое, пузырем. По скорой отвезли в больницу. В некотором смысле ей повезло — в эту ночь дежурили университетские клиники. Огромный вестибюль старого Меда был наполнен тем, что обычно наполняет ночную больницу: несчастные, острые, бомжи — все пьяные — и молодые веселые санитары.
Марину поставили в очередь к геникологу. Перед ней стояла девочка с мамой, они обе плакали. В кабинете Марину встретил сальный, как будто тоже пьяный и нехорошо возбужденный врач. Он был окружен несколькими молоденькими практиканткам, которые после него по очереди неумело осмотрели Марину. Наконец, ее отправили в больничные палаты. В огромной высокой комнате заставленной железными кроватями все уже спали. Марина вышла в коридор с карточкой в руках и стала ждать. Ее немного развлек анестезиолог, который объяснил, что бесплатно больным ставится калипсол — галюциноген, а наркоз без побочных эффектов следует покупать.
— Вот еще, — удивилась Марина, — так хоть заторчу.
Это заявление, как ни странно, вызвало улыбку понимания у пожилого анестезиолога, а проходящая мимо медсестра со смехом стала рассказывать, как вчера под калипсолом девочка признавалась хирургу в любви.
И опять напряженное ожидание — бесконечное — хотя прошло совсем немного времени. Но вот — ее зовут, ее ведут. Побледнев от стаха, с сильно бьющимся сердцем Марина вступает в операционную. На гинекологическом кресле, с иглою в вене, уносясь в вихре калипсола, она ловит на себе пристальный взгляд молодого хирурга.
Очнулась Марина в палате. В огромные окна бил ослепительный солнечный свет. Она лежала на древней железной кровати, укрытая донельзя старыми, дырявыми, но безупречно чистыми простынями, а под боком у нее примостилась похожая на мертвого монстра грелка. Лежать было хорошо. Боли не было. Нежные как феи сестрички постоянно подходили, поправляли одеяло, ставили какие-то уколы. Может быть, благодаря им Марину все время окутывал спасительный сон. Когда ее тронули, пробуждая, заходящее солнце окрасило всю палату розовым золотом. Сестричка шепнула, что пришел врач. К ней на кровать присел молодой человек в белом и, коснувшись ее руки, проговорил:
— Здравствуйте, Марина Евгеньевна, как вы себя чувствуете?
В тот же момент она узнала его, хотя он и сидел против света. Пять лет назад она проходила педагогическую практику в медицинском университете на третьем курсе лечфака. Она вела семинары по этике. Он был один из ее лучших студентов. Она запомнила этого мальчика с отстраненным взглядом, холодным ясным умом, задающего вопросы, которые могли бы поставить в тупик и профессора, не то что зеленую практикантку. Она не могла его понять: иногда он смотрел на нее так странно ей казалось, что он хочет сближения, но из гордости ждет. Чего? Неужели того, чтоб она подошла к нему первой?!
Сейчас ее поразило в нем не то, как он вырос и повзрослел, а та спокойная уверенность, с которой он смотрел на нее — смотрел как хозяин.
— Здравствуйте Слава?
— Вячеслав Сергеевич.
— Вячеслав Вы — мой лечащий врач?
— Да.
— Но вы же хирург?
— Да, я вас оперировал. Но я настоял, чтобы ваше лечение проходило под моим контролем.
В растерянности Марина не сразу нашлась, что сказать.
— Странно Ну И как ?
— Что — как?
— Как прошла операция?
— Хорошо прошла. — Он смотрел на нее с откровенной усмешкой. — Воспалительный процесс удалось купировать. Погибший плод извлечен. Хотя он уже две недели был мертвенький. Поздно вы к нам решили обратиться, еще бы немного потерпели — с того света бы вас доставали. А от чего у вас выкидыш? Неужели вы, Марина Евгеньевна, постинор принимали на втором месяце беременности?
— Да я и не знала, что беременна.
— Не знали? На втором месяце-то?
Ах, как ужасно оправдываться перед бывшим студентом! Дура, сама знаю. Ну как ему объяснишь — развод, депрессия, запой? А он выжидательно смотрит с своей холодной усмешечкой.
— Ну, что ж, пойдемте, Марина Евгеньевна.
— Куда?