— Почему непростительная?
— Больше этого не должно повториться!.. Всё, хватит об этом! Пойдём обедать… Нас, наверно, заждались…
Мы выходим, спускаемся вниз и направляемся в столовую. Продолжая держать её за руку, я снова хватаюсь за утерянную, было, нить разговора:.
— Не зарекайся, мамочка! Да, наверно, ты бы предпочла, чтобы на твоём месте оказалась тётя Таня. Так, повторяю, поговори с ней… Вы же с ней подруги… Хотя лично я предпочёл бы тебя… Ты мне больше всех нравишься!..
— Но ты, кажется, пользуешься не только моей и Таниной любовью…
— Да, если исключить девочек, ещё остаётся госпожа Ульман… Все утверждают, что она мне сильно симпатизирует. Но насколько я успел убедиться, толку от её симпатий нет никакого.
В отличие от тебя и тёти Тани она, мне кажется, обладает огромнейшим недостатком – слепой верностью своему супругу, хотя и не уверен, что всё ещё любит его. К тому же не забывай, что она находится под жёстким присмотром своей старшей дочери Лики, которая почему-то ненавидит меня и делает всё, чтобы охладить отношение своей матери ко мне.
— Но она скоро выходит замуж. Тебе известно?
— Что от этого переменится? Ничего… Так что, хочешь не хочешь, а придётся тебе быть потеплее со мною…
— Помолчи, дорогой! – просит она, запечатывая ладонью мои уста при входе в столовую.
И садится на стул за обеденным столом между мужем и дочкой. Я ищу глазами свободное место, она мне указывает на него, но передумав, просит перейти туда Катю, уступив мне своё.
Тема общего разговора за столом – предстоящее Государственное совещание в Москве.
— Созвано оно как совещательное. Но в связи с новой отсрочкой выборов в Учредительное Собрание не провозгласит ли оно себя законодательным, постановления которого обязательны для Временного правительства?
— Не мешало бы. Ведь недаром же Павел Рябушинский обозвал это правительство видимостью власти, шайкой политических шарлатанов…
— Да, да! Ссылаясь на то, что те лица, которые управляют государством, должны буржуазно мыслить и буржуазно действовать, он выразил сожаление, что оказывается «нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились».
— Ну, знаете ли… Торгово-промышленники говорят много слов о грозящей России катастрофе, но сами всё время остаются торгово-промышленниками, а не гражданами. Не скорбь по поводу тяжёлого положения родины, а злорадство по поводу ошибок Временного правительства, нескрываемая вражда к последнему были основными настроениями их съезда.
— Утверждают, что Керенский запретил приезжать Корнилову в Москву… Боится его. И по делом. Генерал предоставил правительству докладную записку с предложениями, которые он хотел бы огласить на этом совещании. Она всполошила премьера, не без ведома которого копия записки оказалась в распоряжении ряда газет и была ими в выдержках опубликована, вызвав панику в кругах «революционной демократии». Советские «Известия» начали систематическую травлю генерала. А между тем министры этой записки не получили!
Прислуживала за столом наша горничная Ульяна. Когда она в очередной раз подходит к нам, маман спрашивает меня, положив свою руку мне на коленку:
— Как ты её находишь? Не правда ли, она похорошела здесь на воздухе?
— Спроси лучше Николай Ивановича! – парирую я её вопрос, тоже кладя свою руку ей на бедро. – Видишь, как он оглаживает её задницу… Думает, никто не видит.
— Уж не ревнуешь ли ты его к ней? – спрашивает весело маман, перекладывая свою руку на мою.
— Если и ревную, то не к ней, а к тебе!
— Вот как? Ревнуешь? А что ты будешь делать, когда увидишь, как за мной будет приударять один мой старый знакомый, который собирается заехать сюда сегодня вечером? Ты его, наверно, знаешь: Афанасий Павлович Жуков…
— И останется на ночь?
— Он будет с женой. Я их приглашала, думая, что ты ещё будешь в больнице и ночлег им будет обеспечен. А теперь вот не знаю. Придётся, наверно, им уехать сегодня… Убери, пожалуйста, руку!.. Ты не боишься, что нас может кто-нибудь увидеть?