— Вот моя визитка, — врач сунул мне в руку картонный прямоугольник. Я машинально кивнула. — Если вдруг вы столкнетесь с чем-то, с чем не сможете справиться, звоните мне в любое время. Если вдруг успокоительное не подействует, вызывайте «скорую» и немедленно звоните мне.
Я снова кивнула.
— Удачи, — он коротко сжал мою руку и снова набросил на плечи дубленку.
Я открыла ему дверь. Он молча вышел в подъезд, на прощание окинул меня печальным взглядом и быстро спустился по лестнице. А я стояла на пороге и слушала, как постепенно затихали звуки его шагов. Мне почему-то было страшно просто закрыть дверь и остаться наедине со своим сыном.
Но вот во дворе глухо заворчал мотор, сухо треснула передача, будто порвалась последняя ниточка, связывавшая меня с внешним миром. И я обреченно закрыла дверь и повернулась к Сережке.
Он по-прежнему сидел на пуфе, сложив руки на коленях, и смотрел прямо перед собой.
— Кушать будешь? — я старалась говорить спокойно, но слезы душили меня.
Он не шелохнулся.
Я готова была разрыдаться, но кому как не мне знать — это не поможет.
Я взяла его под локоть:
— Ты помнишь, где твоя комната? Я все там вымыла, вычистила, расставила по полкам книги Ты, наверное, устал с дороги? Хочешь, я помогу тебе принять душ?..
Я говорила еще что-то, пару раз даже пыталась шутить, ведя его под руку по коридору, но он не реагировал. Я завела его в комнату и усадила на кровать. И только сейчас заметила наглухо задернутые пыльные шторы. Как же я могла забыть? Одним рывком я распахнула их, впустив в комнату яркий солнечный свет
И вдруг за моей спиной раздался крик. Я обернулась в недоумении. Сережка, раньше равнодушно глядевший строго перед собой и неподвижно сидевший на диване, теперь метался по комнате, будто ища убежища от солнечного света, закрывал лицо руками и истошно вопил.
Я смотрела на него в удивлении, когда он вдруг подскочил ко мне, схватил за руки и с силой потянул вон из комнаты, не переставая кричать. Я пыталась упираться, но все было тщетно — Сережка был намного сильнее меня. Сначала он метнулся в зал, но там окна тоже выходили на южную сторону — он шарахнулся от света, как от чумы, закричал еще громче и еще сильнее сжал мои запястья, от чего я тоже закричала, и направился в сторону кухни. Здесь ему снова не повезло — солнечный свет заливал кухню и накрытый к обеду стол. Сережка взвыл и потащил меня в ванную.
По пути он таки ослабил хватку, и мне удалось вырваться из его цепких рук. Не помня себя, я кинулась к тумбочке, где лежали перевязанные тонкой резиночкой для денег ампулы, схватила одну из них и бросилась в кухню, где у меня хранились шприцы. Сережка метался по тесной ванной комнате, натыкаясь то на мойку, то на ванну, то на стиральную машинку. Мои руки тряслись, запястья болели, поэтому мне лишь с третьего раза удалось отломить запаянный кончик ампулы и попасть в ее полость иглой. Конечно, половину жидкости я расплескала, пока пыталась набрать шприц, еще треть я вылила, выпуская воздух — проклятый пузырек никак не хотел покидать насиженное место возле поршня. Когда же, наконец, мне все это удалось, я ринулась к сыну. Он все еще истошно орал, забившись в нишу под мойкой. Я нагнулась к нему и попыталась вонзить иглу ему в плечо, но он дернул ногой, больно ударив меня в грудь и опрокинув на спину. И я выронила шприц.
На моих глазах выступили слезы от обиды, от жалости к самой себе и к нему и от того, что целую ампулу совсем недешевого лекарства извела впустую. И что мне теперь делать?
Сережка продолжал выть. Его надо было как-то успокоить. И тут я вспомнила
Я поднялась на колени перед ним и протянула руки, как делала, когда он был совсем маленьким, закрыв при этом глаза. Несколько долгих секунд он продолжал вскрикивать, но с каждым разом его крики становились все тише — или это мне так казалось? На самом деле я почти ничего не слышала — в ушах стоял грохот от бегущей по венам крови. Сердце колотилось так, что казалось еще чуть-чуть, и я повалюсь замертво
И вдруг горячее крепкое тело прижалось ко мне, сильные руки обвились вокруг моих плеч, а в шею уткнулось влажное прохладное лицо. Я обняла его. Он всхлипнул.
— Мальчик мой, ну, перестань, — шептала я. — Это же я, твоя мама. Ты же знаешь, я никогда не сделаю тебе ничего плохого Прости, что напугала
Вдруг мою шею опалило его горячее дыхание, потом вдоль горла скользнул влажный мягкий язык. У меня перехватило дух, и остановилось сердце. Как это? Как такое возможно? Но он крепче прижал меня к себе и поцеловал сначала в щеку — робко, проверяя мою реакцию — потом в висок — уже смелее. А потом в губы
У меня внутри одновременно похолодело и потеплело. В голове горящим кнутом билась мысль — это неправильно, он же мой сын, а я его мать, этого не должно быть, это недопустимо! А внизу живота что-то сладко и болезненно сжималось в предвкушении. Его руки тем временем из стальных обручей превратились в легких бабочек, которые порхали по моей спине, лишь слегка касаясь кожи сквозь тонкую ткань халата, а его язык обстоятельно изучал каждый изгиб и каждую щелочку моего рта.
Но вот я почувствовала, как халат пополз вверх, а его горячие ладони коснулись моих ягодиц. Я попыталась отстраниться, оттолкнуть его, но его напор стал еще яростнее — он с силой сжал пальцы на моих бедрах, заставив меня вскрикнуть от боли и при этом проникнув в мой рот так глубоко, что я чуть не поперхнулась его языком.
Он повалил меня прямо на пол ванной, задрал халат до пояса и с треском разорвал мои трусики. Я тихо заскулила, когда ощутила его пальцы у промежности — не то протестуя, не то подбадривая. Он решил, что это было именно второе, и ввел в меня сразу два пальца. Я вскрикнула, все еще давясь его языком. Он сделал пару круговых движений, будто собирая соскоб, затем вынул пальцы и легонько оттолкнул меня. Я тут же воспользовалась этим и отползла к машинке, попутно поправляя халат.
С каким-то странным глухим урчанием Сережка поднес к лицу пальцы, только что побывавшие в моем влагалище, и с упоением обнюхал их.