Disclaimer: В рассказе содержатся сцены сексуального и психологического насилия, кровь и ненормативная лексика. Людям с тонкой душевной организацией, противникам отношений между близкими родственниками и тем, кто пришел сюда «справить нужду», настоятельно рекомендую не читать.
С уважением, Не-комментатор
Наконец, свершилось чудо — я получила расчет.
Начальник до последнего мурыжил, гад — ценного сотрудника, видите ли, терять не хотел. Что ж такой «ценный сотрудник» у него на минималке сидел и о повышении даже мечтать не смел? Но вот, наконец, подписал мое заявление. Правда, пришлось предъявить письмо из интерната и пригрозить судом, но это уже неважно. Важно, что он приезжает
После общения с начальством еще успела заехать в Фонд. Председатель смотрела на меня, как всегда, с сочувствием и участием, выглядела уставшей и печальной. «Мы сделаем все, что в наших силах Поможем всем, чем только сможем», — повторяла она заученный текст, и я все яснее понимала, что помощи от них ждать не приходится.
Поблагодарила — и рысью по магазинам в поисках щавеля. Сережка очень любит зеленый борщ, если слова «очень любит» вообще применимы к таким, как он
Вернулась домой поздно и сразу завалилась спать
Проснулась еще до рассвета, и началось — уборка, готовка, стирка. Кажется, за этими обыденными действиями пыталась что-то скрыть. Что? Страх? Нетерпение? Волнение? Все сразу?
Воспоминания нахлынули, когда вычищала его комнату, куда три года вообще не заходила
С самого рождения он был не такой, как все — лежал в кроватке молча, пристально глядя в одну точку. Меня это беспокоило — у других-то дети и ворочались, и постоянно какие-то звуки издавали, и плакали, и моргали, и поворачивали головку на знакомые голоса. Сережка же лишь изредка нехотя обращал на нас свой пустой взгляд, от которого у меня мурашки пробегали по телу. Я бегала по врачам, но они лишь разводили руками — подождите до года, подождите до трех лет, до пяти Может, это временное, может, последствия родовой травмы, может, перерастет
К году в физическом развитии он не отставал от сверстников, а вот во всем остальном Он часами мог играть с одной игрушкой, причем сильно раздражался, если к нему начинали приставать с вопросами. Доходило до настоящих истерик, когда единственное, что могло его успокоить, это чтобы я взяла его на руки и прижала к груди
Разговаривать он начал после трех лет, и если обычно в лексиконе трехлеток фигурируют слова типа: «мама», «папа», «дай», Сережка вполне обходился «уйди», «не мешай», «отстань»
А в пять нам поставили диагноз.
Не скажу, что это был гром среди ясного неба — для себя-то я уже давно смирилась с мыслью о том, что наш ребенок аутист. А вот для мужа это стало настоящим ударом. Он, конечно, крепился, старался делать вид, что все нормально, но с каждым днем, он приходил все позже, от него все чаще пахло спиртным и чужой женщиной. Однажды он не пришел ночевать. Я понимала его — возвращаться каждый день домой, видеть отсутствующее выражение лица сына и натянутую улыбку жены очень тяжело. Поэтому я прощала ему все
Тем временем Сережку определили в спецсадик, потом в спецшколу, и нам дважды пришлось переезжать. Ради сына муж бросил выгодную работу и согласился на половинный оклад в столице, я же и вовсе отказалась от карьеры
Но я ни о чем не жалела — в пятый класс Сережка пошел уже в обычную школу. Да, он отличался от других детей. Да, он предпочитал книги и компьютер общению со сверстниками. Да, его боялись и не любили. Но он отвечал на уроках — не бормотал себе под нос, а именно отвечал, громко и внятно. Учителя его хвалили — его сочинения и контрольные по математике и физике ставили другим в пример, а о его фотографической памяти мне взахлеб рассказывали на каждом родительском собрании.
Муж им гордился. Гордился настолько, что прекратились его периодические походы «налево», от него больше не пахло спиртным, и в доме все чаще появлялись сладости. Однажды он даже принес посреди зимы свежий щавель, и Сережка съел две тарелки зеленого борща
А когда ему было пятнадцать, Сережка вдруг снова замкнулся.
Я места себе не находила — это тревожный сигнал у здорового ребенка, а у такого, как он, это настоящая катастрофа. Это сводит на нет все усилия, всю работу, которая заняла долгих десять лет. Я пыталась его растормошить, кричала на него, плакала, даже била, но ничего не помогало. Он перестал ходить в школу, перестал общаться даже с теми немногочисленными друзьями, которые у него появились за пять лет. Несколько раз я даже вызывала к нему «скорую» — мне казалось, что он вот-вот совершит нечто ужасное. Но врачи только в недоумении разводили руками, мол, потерпите, это пройдет
С мужем в то время тоже творилось что-то странное — он опять запил, опять стал пропадать вечерами после работы. Опять появился запах чужой женщины. Но мне было не до него, пока однажды вечером за ужином он не объявил, что уходит. Сережка в этот момент был в кухне. Когда муж начал говорить, он поднялся и вышел.
Закончив свою банальную, но от того не менее болезненную речь, муж ушел. Я его не останавливала, не кричала, не уговаривала. Даже не плакала.
А утром мне позвонили из милиции. Труп моего мужа обнаружили в мусорном контейнере позади нашего дома.
И я вдруг все поняла.
Я вошла в комнату сына. Его окровавленная одежда валялась на полу, здесь же лежал испачканный кровью большой кухонный нож. Сережка спал сном младенца, а на его щеке было небольшое бурое пятнышко. Мне стало страшно, но не от того, что он сделал, и не от того, что он мог бы сделать со мной. А от мысли, что его заберут, что его поместят в психушку или в тюрьму, что он там не выживет
Я собрала окровавленную одежду и отнесла в стирку, тщательно вымыла нож, предусмотрительно вычистив все щелочки между лезвием и рукоятью. Растолкала Сережку и отправила его в ванную.
И тем же вечером позвонила в интернат, телефон которого мне дали, когда Сережка переходил в пятый класс. Уже утром за ним прислали машину