Мне не разрешалось навещать его. Раз в полгода я могла позвонить ему и, не особо надеясь на ответ, сказать пару слов. А еще раз в месяц мне разрешали приносить ему передачки — одежду, еду, книги
Мы прожили так три года. Когда Сережке исполнилось восемнадцать, меня предупредили, что держать его в интернате больше нельзя — по закону это учреждение рассчитано только на детей и подростков до восемнадцати лет. С двадцати трех его можно будет определить в аналогичное учреждение, но уже для взрослых, но эти пять лет он должен будет провести дома. Они заверили меня, что окажут нам всестороннюю поддержку, что раз в месяц нас будет навещать их врач, что раз в полгода он будет проходить обязательную диспансеризацию и курс лечения, что мне все объяснят и всему научат. «Но вы же понимаете», — понизив голос, закончил главврач на многозначительной паузе.
И вот сегодня его привезут домой
Закончив уборку, я вернулась в зал, села на диван и включила телевизор наугад. Кажется, показывали какую-то комедию, но я точно не помню. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот лопнет, и замирало при любом звуке, доносившемся из подъезда
Резкий звонок — короткий, как удар хлыста — заставил меня вздрогнуть. Сердце остановилось. На ватных ногах я с трудом преодолела несколько шагов до двери и дрожащим голосом спросила: «Кто?»
Ответа не последовало.
Вдруг переставшими слушаться руками я повернула замок, опустила вниз ручку
На пороге стояли двое — молодой парень с коротко остриженными темно-русыми волосами и тусклыми карими глазами и мужчина примерно моих лет в белой медицинской шапочке на голове и зеленой форменной фуфайке под небрежно наброшенной темно-коричневой дубленкой. Мужчина выглядел уставшим. В руках он держал металлический чемодан с красным крестом в белом круге.
Я сделала
шаг назад, и врач слегка подтолкнул парня под спину.
Они вошли. Я помогла парню сесть на низкий пуф у двери, при этом он не поднял на меня глаз, и закрыла замок.
Нет, конечно, я знала, что это мой сын — за последние три года он, разумеется, сильно подрос, возмужал, черты его лица стали резче, и он еще больше стал походить на своего отца, но это точно был мой сын. И его молчание, эта апатия и неподвижность сводили меня с ума. Мне хотелось схватить его за плечи и встряхнуть посильнее, но я знала, что так его не растормошить
Врач с глухим стуком поставил свой чемодан на трюмо и раскрыл его.
— Ольга Ивановна, — начал он, — Арнольд Львович просил передать вам направления на массаж и ЛФК, на иппотерапию и на дельфинотерапию — он вручил мне ворох маленьких бумажечек. — Медицинская карта с результатами всех обследований, которые проводились во время пребывания Сергея в интернате. В ближайшие дни вам нужно будет обратиться в районную поликлинику и встать там на учет — он вынул из чемодана коробки и баночки с лекарствами, заботливо упакованные в полиэтиленовый пакет. — А здесь лекарства. Вот подробная схема приема по каждому препарату. Старайтесь давать их в точно указанные часы плюс-минус пятнадцать минут, но не более.
Я кивнула и с горечью посмотрела на сына. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой.
— Пожалуй, стоит раздеться, — проговорил врач и сбросил с плеч дубленку.
Сережка тоже начал медленно расстегивать пуговицы на куртке, все еще не поднимая глаз.
— Да, это одно из наших достижений, — грустно улыбнулся врач, — с мелкой моторикой у него все в порядке. А, значит, есть шанс, что он все-таки заговорит.
— А вот это, — он протянул мне три перевязанные тонкой резиночкой для денег ампулы с прозрачной чуть маслянистой жидкостью, лежавшие в отдельном пакетике, — на случай приступа
Он умолк.
— Какого еще приступа? — поторопила его я, глядя, как Сережка, сбросив куртку на пол, начал развязывать шнурки на ботинках.
— У него редко, но бывает, — врач отвел взгляд в сторону. — Приступы немотивированной агрессии. Мы не знаем, с чем они могут быть связаны, хотя мы наблюдали за ним достаточно долго. Вероятно, это какие-то травматизирующие воспоминания
— Как часто у него бывают приступы? — я даже сама удивилась своему спокойствию.
— Сложно сказать, — врач почесал лоб. — Раньше бывало и по два раза в неделю, а за последние полгода не было ни одного
— Понятно, — выдохнула я, когда Сережка стянул ботинки и снова сложил руки на коленях. На нем был темно-зеленый свитер, который я привезла ему месяц назад, и белая рубашка, которую меня попросили передать для какого-то праздника, куда меня не приглашали.