не смеет. Медленно время идет, тихо вокруг — ни криков, ни плача. Как будто и не враги пришли на хутор, а мирные люди. Вдруг в дверь раскатисто заколотили.
— Отворяй, хозяйка! — загрохотал кто-то снаружи густым басом.
Умана не шелохнулась.
— Отпирай, любезная! Не то сам открою! — пригрозили хрипло.
Незваный гость выждал еще немного и махом высадил хилую дверь в избу. От удара сундук к стене отлетел и в щепки рассыпался. Гулко топая, вошел великан в чужую хату. Пахнуло на того теплом жилья и свежевынутым из печи хлебом. Девица увидела из-под кровати две здоровенные ножищи в кожаных сапогах на меху. Половицы под весом челубека прогибались.
— Ну и хоромы у тебя! — подивился великан. — Красота! Стены белёные, печка топлёная. Буду у тебя на постое.
Уманка, онемев от страха, наблюдала и слушала. Вот стянул гигант огромные меховые сапоги. Встали сапожищи в углу, точно отрубленные ноги мамонта. На голых ступнях великана шевелилось по шесть большущих пальцев. Пискнула Умана от страха, как это увидала, да рот ладошкой зажала. Слышала она о том, как якобы устроены челубеки, но только теперь убедилась воочию.
Великан ее услыхал, довольно крякнул, пригнулся к полу. Уставился на испуганную до полусмерти девицу. Дрожала та и носом хлюпала в полумраке своего укрытия. От крайнего испуга вдруг забормотала молитву Создателю, что муж в нее годами вколачивал.
— От всякой радости спаси и от счастья сохрани рабу свою…
— Чего не стану делать, того не стану! — раскатисто хохотнул челубек. — Наоборот, веселиться будем!
Протянул он к Умане громадную свою ручищу и, словно кот мышонка, вытащил девку из убежища. Посадил на кровать. Умана уставилась на челубека вытаращенными глазами. Тот был в полтора человеческих роста, крепкий, точно высокий дуб. Руки — что ветви длинные и сильные. Лицо ясное, но и лукавое, со светлой стриженой бородой и прозрачными, словно чистые озера, глазами. Соломенного цвета космы великан в пучок собрал, а часть ниспадала на широченные плечи. На поясе меч висел, а на груди необъятной — кожаный панцирь, что от стрел и пик защищал.
Великан, поймав испуганный девичий взгляд на шипастой броне, стал заклепки расстегивать.
— Ох и устал я эту кольчугу таскать… — приговаривал он, глядя на нее так, будто она была свежим ягодным пирогом. — Сниму-ка, чтоб ненароком тебя не поранить.
Умана от страха и в толк взять не могла, что такие взгляды означают. А как уразумела, уж поздно было.
Скинул челубек свой панцирь и остался в просторной белой рубахе, подпоясанной кожаным ремнем. Стал надвигаться на нее, точно ожившая гора. Веяло от великана ощутимым теплом, словно от очага. Умана не могла того не чувствовать, несмотря на жуткий страх перед эдаким исполином.
— Давай-ка сюда! — велел тот и ухватил девицу за ногу. За вторую потянул, перевернул да и бросил девку на кровать задом к верху.
— Не надо! — заголосила Умана, — забирай что хочешь, а меня не трожь!
Хотела она было уползти, вырваться из захвата великана. Но бугай хватко держал ее в своих лапищах. Заскользил по ногам большими горячими руками все выше, заголил пышные бедра.
— А может, я тебя хочу! — усмехнулся страшный челубек, — ты в зеркало себя видала? У меня уже кол на тебя стоит!
С этими словами великан одной левой прижал девицу к ложу и подол сарафана ей на голову закинул. Зеркал в этих краях делать не умели, и мало знала Умана о собственной красоте.
— Смилуйся, ты же не злой! — заплакала девица. Задергалась, точно лисица в капкане. Насел на нее великан, но не всем весом, а легонько собой накрыл, чтобы не задавить. С мертвой девахи будет немного толку, да и не привык челубек почем зря девок морить. К тому ж мольбы девичьи его изрядно забавляли.
— Конечно, не злой, что же злого в том, чтобы самочку попользовать, дуреха! — хохотнул он. — Ноги разводи!
Заплакала Умана от страха и отчаяния. Когда муж по первости ее брал силой, натерпелась же она боли. Но у великана в штанах наверняка не свиристелька, как у Атава, а целое полено. Ой, что будет!
— Не надо, прошу тебя! — выла Умана, — пощади!
— Черт вас разберет, девок человечьих, — проворчал великан. Он легко раскрыл бедра непокорной самки, что изо всех сил брыкалась, лежа на животе. Зажмурилась та и сжалась, изготовилась терпеть боль нечеловеческую. Сейчас как разорвет ее пополам бревно великанское!
И тут вдруг задохнулась девица от неожиданности. Стал челубек оглаживать своими ручищами ее ягодицы — каждая хорошо умещалась в его ладонь. Раздвинул он дрожащие полушария и опалил междуножье Уманы горячим дыханием. Лизнул большим теплым мокрым языком. Лизнул вновь и вновь. Умана, с которой отродясь никто так ласково не обращался, запричитала какую-то несусветицу:
— Аааааа! Ты что творишь, окаянный! Черной магией меня взять решил?!
Челубек молча лизал. Приподнял Уману на коленки и выпятить зад понудил. Крепко за ноги держал, чтобы не уползла. Быстро, жадно и влажно лизал, проходился длинным языком от горошинки меж губ до срамного отверстия.
Бросило девку в жар, обуяло странным восторгом. Не иначе колдовство, кто же радуется перед пыткой? Но отчего же так приятно? Пылкая искристая волна прокатывалась от живота девицы вслед за шершавым языком великана. Заныло внутри сладостно, засвербило промеж ног. Не знала прежде она таких ласк и теперь от изумления была готова чувств лишиться.
Вдруг ее нежную щелочку что-то растягивать стало. Что-то вторглось внутрь, пока жаркий язык вылизывал губки до поросячего визга.
— Аааааа! Пусти меня, великанище! Не смей! — застонала Умана, извиваясь на вошедшем в нее пальце. У великана тот был никак не меньше восставшей палки мужика.
Гигант только хмыкнул и знай себе лижет девчонку в свое удовольствие. Да пальцем двигает туда-сюда, чтобы раковинка поскорей раскрылась и пустила его внутрь. Человеческие самки всегда для Игна были вкуснее великанш, а эта к тому же оказалась пряной и свежей. Текла чистым медом.
Дубина в его штанах уже давно силой налилась и рвалась в бой. Но был великан в таких делах мастак: брал человечек далеко не впервые и мог потерпеть, пока те взмокнут. По мокрому и елдак внутри скользит приятнее, и меньше опасность порвать. Тесные женщины из людей в отличие от челубечек, узенькие, тугие. Обхватывают толстый уд плотно, как тиски. Вот почему Игн давно уж позабыл свою жену из родного селения — у той меж ног было широкое, раздолбанное дупло.
Девица тем временем уже обильно источала нектар, хотя и кричала, что не хочет. Тут челубек осторожно вставил ей в мякотку второй палец, и самочка взвыла. Заскулила щенком, запросила отпустить. Такой она была хрупкой и ранимой, что Игн решил, будто у нее первый. Неужто такую пригожую девку мужики не брали? Странные эти люди, не знают, как жить приятнее, все бы им только воевать и козни чинить.
Стал Игн исподволь свободной рукой развязывать шнуровку на портках. Заголился и потянул девку за бедра к себе. Та обернулась, и в глазах ее полыхнул ужас при виде его толстенного древка, торчащего к потолку избы. От испуга все знакомые ей наречия в голове смешались.
— Н-не надо, пан! До-добрый господин! — заикаясь, прошептала девица, — ты же меня порвешь!
Орудие свое Игн не считал большим сверх меры, но сознавал, что обхватом оно будет с руку человека. Однако знал он, что прежде и помельче росточком самки под ним стонали и дрыгались с большим удовольствием. А на второй раз уже по доброй воле ножки раздвигали. Поранить девку он не боялся, разве что напугать до смерти.
— Тихо будь! — Велел он грозно, — не боись, ты течешь, как ручей, тебе будет хорошо!
Он приставил к сжатой от страха ложбинке головку своего орудия размером с девичий кулак.
— Отпусти-иии! Создателем тебя молю! — заревела белугой девчонка и попыталась выскользнуть из-под челубека.
— Не голоси, глупая! — пригрозил Игн. — Хочешь, чтобы на твои визги мои братья по …