Когалым, Уренгой: О варварские эти имена, ханты-манси-пермяцкие такие — песец пролаял вас, проверещала векша, провыла-просвистела вас пурга. И кто уже заглянет в ваши души, поруганные спиртом и железом, ранимые и мягкие, как мох? Кто вам подставит добрые колени, чтоб в них уткнуться грустной тёплой мордой? Кто вас потреплет нежно по загривку, навеки верность зверя полюбив? Увы, уже никто: Но после всех судов — Последних, Страшных — после войн священных Господь наш Иисус вас назовёт и всех зверей и маленьких людей вернёт вам, и в блаженной белой тундре вы вечно будете любить друг друга.
Но, однако, вернёмся к Ивану — чего же он так убивался? О чём горевал безутешно? А бы-ыло с чего:
Вечерком накануне сидели вот так в занесённом по крышу балке. Пили чай — говори-или. Подвывала тихонечко вьюга. Выпить нечего — ску-ушно ребятам. Тут-то Ванечку бес и попутал. Как? А так, значит:
Му-урка приходит — ры-ыженькая такая, ми-илая, сла-аденькая — ла-астится. Вот бы Ване сказать ей: нет, мол, Мурка, и всё — извини, мол. Да Мурке-то — как ей откажешь? Она — вон ведь какая она. Она так прямо — за руку лапкой брала и коготком, коготком — по ладо-они. А глазки у Мурки — не глазки, а о-очи. А в очах-то — исто-ома. А шёпот-то, шёпот: «Ва-анечка: Буты-ылочку: Де-евочки придут: Посиди-им:» Так мурлыкала Мурка. Ко-ошечка она. Сказала — как полизала. И прибавила,как ночевать оставила — губками ухо щекотнула: «Ва-анечка:»
И-и-и — уж Ивану чай не чай. Шарф в зубы, одна нога тут, другая там — па-анёсся сквозь пургу да сквозь ночь по посёлку: «Чи-чи-га-га-а!»
Зимняя ночь на Севере — чёрная ночь. И пурга тут же след заметает: был человек — и нету его. И глу-ухо. И в душе у Ивана пусто, тревожно и звонко. Ничего не осталось — ни матери, ни отца, ни жены, ни дитя, ни дома, ни прошлого — а только губы муркины ухо щекочут: «Ва-анечка:» И так вот: «А пропади оно пр-ропадом всё!» И: «Будь оно что будет — а я Мурку хочу!»
Бежал Ваня и нос к носу с Валькой столкнулся. Валька — перевозчик. Всё у него схвачено, и все ходы-выходы он знает. И живёт Валька в отдельном балке с бабой и бабу меняет, когда захочет. Лафа ему — на особом он, бля, положении! Одно слово — перевозчик. А сейчас выполз из балка покурить.
«Ну, Ванька, куда несёсся?» — «Известно, куда:» — «А-а-а:С Вовкой, что ли, вы там?..» — «Да нет, Валь: Меня: Э-э: Мурка попросила.» — «Му-урка?! Ла-адно, Иван, брось ты это! Армян-то узнает — живьём закопает!» — «Я знаю. Да уж обещал — неудобно.» — «Какое там, Вань, неудобно! Это выпросишь, а не стоит — неудобно. А тут-то чего? Скажи ей, мол, нет — не достал, мол. Ты брось это, Ванька. Какое уж там неудобно! Чай, жизнь-то дороже.» А Ваня ему лихорадочным шёпотом снова своё: «Да Валь: Я уже обещал: Понимаешь?»
«Да я понимаю. Мурка — сла-адка она. Ни с какой не сравнить. Слышь ты, Вань, я тебя тут Армяном пугнул: А ведь, знашь ты, что самый-то страх не в Армяне.»
«А в ком же, Валь, самый-то страх?»
«Самый страх-то — он в Мурке!»
«Да какой же в ней страх?»
«Чаровница она! Чаровни-ица: Слушай, Вань, я тебе расскажу. Как-то с девками-то выпивали — повари-ихи там разны, а из мужиков я один.
И Мурка была — за столом мы с ней рядом сидели. Жа-арко нам — выпиваем. И Мурка одета легко — так, халатик один, да и только. Жар какой-то исходит от ней. Как в парной, знаешь, Ванька, на каменку плещут настой, и тебя обдаёт травным духом горячим. Вот так и от Мурки — погляжу на неё, и обдаст меня жаром и духом травы колдовской, и хужей, чем от водки, пьянею.
А Мурка-то чует, з-зараза, и со мною играт, а в глазах-то у ней бес — бе-ешеный. Потянулась, как будто бы надо чего на столе, и грудью одною мне на руку прямо легла. Прямо чувствую, Ванька, её я : как шар надувной — и упруго и мягко! Отпрянула, будто случайно задела: «Ой, Валя, прости!» А сама в ухо шепчет : «А прия-атно, признайся, Валюша:» Нагнулась ко мне, в глаза снизу заглядывает и сме-ётся. А на халате две верхние пуговки не застёгнуты — разошёлся маленько халатик. И вижу я, Ванька,.. — валькин голос осёкся, и шёпотом сиплым не говорил, а вопил он куда-то в пургу, — и вижу я муркины груди такие: такие: я вижу до самых: до розовых, бля, ободков: Ах-хере-еть, Вань! Ну, тут уж я, бля-а, распалился! За плечи хватаю при всех: «Идём, — говорю ей, — ко мне!»
Сме-ётся: «Ну, что-о ты, Валю-уша — де-евки смотрят. Нельзя-а. И потом, ты же знаешь, Валюша, — Армян не вели-ит.»
Заскрипел я зубами: «Да ч-чёрт с ним, с Армяном твоим!» Головою качает, смеётся: » Нельзя-а: А вот хочешь, Валюша, я тебе покажусь?» — «Это как?» — «А вот так: Девочки, подержите его.» Девки меня тут же схватили, на руках повисли. А она прыг на середину комнаты и: и халатик распахнула.
У меня уже, веришь ли, сердце не билось. Это, знаешь, как что, Вань? Как: Как: Как х-хер знает, что! Она: Она: Ры-ыжая там: Понимаешь?!
И-и смеётся-заливается: «Это, валя, вид спереди. А это, обрати вниманье, вид сзади.» Тут она халатик совсем скинула и на одной ноге кругом крутиться стала, как девка малая. После — голая! — стала спиною ко мне, на кровать руками оперлась, потяну-у лась, как кошечка, — спинку прогнула:
И вижу я, Ваня! Я вижу ВСЁ ЭТО — не знай, как назвать: Такое: Как два белых шара тугих, а ТАМ — промеж ними — как губы розовы, только вдоль: Одно слово, Ванька, — впереть и умереть!
Я баб, что держали меня, по углам расшвырял, штаны с себя так рванул, что ни одной пуговицы на ширинке не осталось, и — к Мурке! Ну, думаю, щас насквозь проткну!
А Мурка шёпотом горячим таким шепчет: «Поцелу-уй меня, Валю-уша.»
И, Ванька, веришь-нет, не знаю, что она сделала со мною — ноги подломились и рухнул я на колени. А она шепчет мне голосом своим — колду-ует: «Ну, целуй же, Валюша, целуй:» И вижу я — вот оно всё предо мной: и шары эти тугие белые и то, что промеж ними — губы розовы вдоль, и будто губы это приоткрылись и шепчут: «Ну, целуй же, Валюша, целу-уй.»
Потянулся я, Ванька, губами-то, значит, к губам, и — па-аплы-ыл: И тут слетело с меня всё это наважденье, будто проснулся я. И что же ты думашь?! Стою я на коленях перед кроватью весь обтруханный, а рядом — Мурка в халатике. И головою качает: «Ну ты, Валюша, перебра-ал сегодня. Пить-то меньше надо.»
«Да ты что! Я и выпил-то рюмку!» — ору на неё.