Оля ничего не ответила. Своим недовольным видом она напоминала обиженного ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. Мне стало жаль девушку. Я наклонился и поцеловал ее в шею. Затем в коленко. Затем мы побросали чашки и коснулись друг друга губами, медленно ощутили их горячий привкус. Не прекращая зыбкого, почти невесомого поцелуя, мы сбросили всю мою одежду и легли в постель. Было тесно, и я едва не свалился на пол, когда Оля своим маникюром коснулась мне в пах. Я дернулся, как от электрического удара.
Упругая мягкость и забытый аромат Олиного тела с избытком компенсировали все мои неудобства. Я не мог от него оторваться, пытаясь насытиться его нежной молодостью и чистотой. Я хотел почувствовать каждую его частичку, каждый его пальчик и волосок, я блуждал в его лабиринтах, замирал а растерянности, не веря своему счастью. Мне хотелось ощутить это тело до самого конца.
На этот раз я не стал спешить. Без лишней суеты, спокойно, я расположил Олю следующим образом: поставил ее , на широко раздвинутые колени к себе задом, так что ее голова и руки надежно упирались прямо а угол, как раз под окном. Под край топчана подложил кирпич, а все доски и разный хлам, торчавшие сверху, засунул подальше и надежно эакрепил, чтоб не свалились на голову. Подвернувшуюся подушку также приспособил к делу — заткнул видневшуюся у пола щель. После чего с легким сердцем и в приятном возбуждении я поспешил на топчан. Там, нетерпеливо поблескивая своими округлыми формами, меня ждала Олина попка, горячая и трепетная, словно застоявшийся скакун.
Долгие хлопоты не оказались напрасными, это чувствовалось во всем: и в слаженности наших движений, и в их необыкновенной легкости, даже изяществе, и в тихом, размеренном скрипе топчана. Оля уткнулась в свои руки, не издавая ни звука, но мои ладони, обхватившие ее талию, ясно ощущали тяжелое девичье дыхание, а также все нарастающий стук ее сердца. Эта девочка, подумал я, должна запомнить сегодняшнюю ночь.
Я провел кончиком языка по Олиной спине, почти коснулся лопаток, прислушался. Девушка затаила дыхание, однако ее подвижные бедра стали еще более энергичными и теперь мягко ударялись в меня, что также было необыкновенно приятно. Когда Оля чуть успокоилась, я каким-то чудесным образом сумел достать губами ее попки, где и оставил два ярко-багровых засоса — на память.
Пока мы таким образом забавлялись, все шло своим порядком. Мои бедра не знали передышки, и мне стоило больших усилий держать их в разумных рамках, чтоб растянуть эти сладкие мгновенья как можно дольше, Приятная истома все больше наполняла мое грешное тело, с каждым толчком это чувство усиливалось и крепло.
Оля, встав на четвереньки, тихо стонала и всхлипывала. Это был хороший секс.
Довольные друг другом, мы собирались заканчивать. Наш некогда грациозный танец превратился в нечто, похожее на яростную агонию, стоны стали надрывными, а весь смысл происходящего умещался в соприкосновении наших тел. Мутная пелена заволокла сознание, все больше застигала глаза. Тупо уставившись в окно, я видел там какой-то невзрачный ночной пейзажик, не вызывааший во мне ни единой эмоции. Панели, кучи кирпича, ржавый генератор, разный хлам, которым завалены все стройки. Луна, зацепившаяся за кран. Снег. Какие-то темные силуэты, пробирающиеся к складу… Откуда здесь силуэты?
Не успел я опомниться, как странные субъекты, сбив замок, уже хозяйничали на складе. Нужно было что-то делать. Быстро закончить с Олей и тут же звонить в диспетчерскую, пуская поднимают тревогу. Впервые мне пришлось оказаться в по- добной ситуации.
Девушка тем временем ничего не заметила, и, когда я в бешеном темпе взялся за старое, ее возбуждению не было границ. Предчувствуя надвигающуюся развязку, она просто изнемогала от сладострастия . Если эта девочка не успокоится, подумал я , то могут возникнуть большие неприятности, тем более, что за окном все было в самом разгаре — тащили мешки с цементом.
В этих условиях получить по шее не составляло труда.
От подобного рода впечатлений меня охватила легкая вялость. Хотя я и продолжал машинально стучаться в Олин зад, однако ничего не происходило, как я ни пытался сосредоточиться. Оставалось одно: все бросать и скорей что-то предпринимать, пока еще не поздно. За цемент Андрей Степанович не простил бы. Он этотцемент выбивал чуть ли не всю зиму.
Но как быть с Олей? Если в этот кульминационный момент нашей встречи я все брошу, то никакие оправдания она просто не захочет и слушать. Не будет слов, чтоб успокоить девушку, для которой чувства значили все. Будут слезы: переживаешь из-за каких-то вонючих мешков, а я до лампочки, да? Скажи лучше, что не хочешь и т. п. Уж лучше не прекращать, а как-нибудь постараться, ведь пустяковое, в сущности, дело. Пока они там закончат, я все успею.
Оля совсем успокоилась, ее реакция на все мои усилия была более, чем сдержанной. Но стоило мне лишь на какое-то время охладить свой пыл, как она сразу же оживала и начинала различными способами выражать свое беспокойство: вздыхала, дергала, ногой или откровенно косилась в мою сторону, как бы желая выяснить, в чем дело. Мне ничего другого не оставалось, как продолжать, хотя бессилие и усталость охватили все части моего организма, а голову все более наполняла пустота. Как сексуальный робот, безразлично двигал своими бедрами, глядя стеклянными глазами на улицу.
Там брезжил рассвет. В его размытых, почти прозрачных потемках виднелась пустующая новостройка: все те же кирпичи, панели, тот же кран с поникшим крюком, недостроенный дом… Редкие снежинки, засыпающие следы у склада… Звук раннего троллейбуса едва ли не с другого конца города, слабый, как писк комара… Телефонный звонок…
Когда я наконец поднял трубку, за окном было совсем светло. Покрытое серой мглой небо уже трогали зыбкие лучи, наступал новый день. Все нормально, безразлично сообщил я в диспетчерскую, замечаний нету. На душе мне стало светло и спокойно, а все происшедшее показалось совершенно несерьезным, чем-то вроде глупого сна. Эх, вздохнул я, вот и утро уже. Вот и Оля повернулась, тоже как-то странно щурится, а вот и ее улыбка. С добрым утром, мой юный ангел!