Лет десять тому назад, на одном из захолустных уральских рудников, добывавших медь, служил конторщиком молодой человек, двадцати трех лет, Федор Максимович Порываев.
На всем этом рудничке было всего двое хозяйских служащих — он и, изгнанный из штейгерского училища, почти всегда пьянствовавший, горный мастер, в обязанности которого входило надсматривать за работами в шахте. Десятка четыре рабочих, семейные, в большинстве горькие пьяницы, и десятник — вот и весь рудник.
Тоска заедала Федор Максимовича. Дел было мало — всего на час или два. Остальное время он употреблял на бесцельное сидение в конторе, состоявшей из четырех комнат, где он был и конторщиком, и бухгалтером, и сторожем.
От нечего делать целыми днями ходил из угла в угол, читал газеты за прошлый месяц, иногда принимался петь и чуть ли не танцевать. А чаще забирался в одну из комнат конторы, служившей ему квартирой, заваливаясь спать. Тянулись бесконечные дни и месяцы. Где-то бушевала война, гибли люди, низвергались империи, но в богом забытом уральском руднике казалось время застыло. Сон, еда, редкие пьянки со штейгером, обходиться без женской ласки, до которой он, сказать по правде, не был большим охотником, помогала мастурбация , да утрешние поллюции.
Ничего не предвещало изменений в жизни. Вытащив, попавшую в чернильницу полусонную муху, оторвал ей крылья, бросил на пол. Заняться было совершенно нечем, может отправиться спать? Но тут раздался тихий стук в мутное окошко, даже не стук, а поскребывание.
— Входите, кто там? — недовольно отозвался он.
В комнату вошла незнакомая девчонка. Была она в чистенькой белой кофтенке, юбке из домотканой холстины, босиком и без головного платка, несмотря на осень.
— Чего надо? Чьих будешь? Работы нет, стирать уже Василиса взяла.
— Настенка, я. Шаповалова. Тятенька у вас в руднике работают…
-Шаповалова, говоришь. Что-то не припомню, так что нужно, Настенка?
Скука, вселенская скука… Вот и повод удобный развлечься, развеяться.
Девочка не ответила, стоя у порога напротив стола, за которым конторщик сидел, потупилась, ковыряя большим пальцем босой ноги половицу.
— Что так легко одета? — посочувствовал Федор Максимович, — ведь холодно на дворе.
— Так ведь надеть-то нечего, тятька все в кабак отнес, все до последней тряпицы. Вот пришла, чтоб спросить денежку в долг. Тятя потом отработают, он когда тверезый, работящий. Да только опять запил. Мы горячего уж третий день не варили… А братья младшие орут, есть просют. Отец пьяный, мамаша больная. Люди говорят вы добрый, не откажите в участии…
Федор Максимович, конечно, юношей был сердобольным , участливо посмотрел на склоненную русую головку. Причесана аккуратно, коса заплетена туго, достал рублик и дал, погладив по плечу. Она тихо поблагодарила, глянув исподлобья, и опять потупилась, держа деньги в руке.
Федор Максимович с недоумением спросил:
— Ну? Еще что-нибудь? Ты уж говори, не стесняйся.
— Спасибо вам! Я так… Может быть чего надо? Вы скажите, я понятливая…
Она медленно подняла голову и доверчиво взглянула на конторщика, выставив вперед босую ногу, как бы представляя ее для обозрения.
Взглянув на это примитивное приглашение полюбоваться невинной красой, конторщик несколько взволновался. Неясная мысль, вроде, а что «если», шевельнулась в голове. Она подошла к столу, облокотилась, продолжая молчать и улыбаясь загадочной полуулыбкой.
Еще не веря в реальность предложения, как бы проверяя догадку, Федор Максимович, встав из-за стола приобнял девушку за плечи.
Так говоришь голодные братья-то? Сама поди тоже ничего не ела? А я вот только -только обедать собирался, — хотя время обеденное давно прошло. Осмелев, оглядел девицу, та робко улыбнулась в ответ, будто приглашая к чему-то. И Федюша решился… Решился, как головой в омут… Обняв за талию, притянул ее к себе и опустился на стул, посадив ее на колени. Обнимая одной рукой, другой сжал по кофтенкой маленькую, но уже налитую грудку, крепко в губы поцеловал, спросил сдавленным голосом:
— Этого хотела? Так что ли? Ты скажи, нравлюсь хоть? По любви или из-за денег? — вопросы были из разряда абсолютно дурацких.
— Нравитесь… Я как увидала, так сразу пондравились… Давно хотела подойтить, да боязно было…
— Чего же меня бояться? Не кусаюсь, поди… А раньше ни с кем? Не баловала?