Настенка — Горемыка

Настенка - Горемыка

-А что говорить-то?

-Ну, скажи, к примеру, нравится за место причинное рукой тереть?

— Не знаю, не разобрала ишшо. Только так- то способнее будет, чем ежели в меня наяривать возьметесь. Ведь просто ужас как больно, никакого терпежу нет. Ежели б не у вас была, в полный голос орать принялась, так больно было… А так, ежели, рукой, то ничего, ндравится…

Ощутив готовность телесную, все еще лежа на спине, конторщик схватил девочку и потащил на себя.

— Ой, боюсь! — забарахталась Настенка.

— Я же ничего…Ты просто лежи!

— А он… Он тыкает в живот мне…

Усмехнувшись, Федор Максимович ловко перевернулся и оказался сверху. Девица сжала ноги, конторщик дышал горячо ей прямо в ухо.

— Ой, не надо так!.. Ой, матушки, щекотки боюся… Хо… Хотите… Я сделаю вам… Как днем…

— Мне уж мало этого… Понимаешь? Ты раздвинь ноги-то… Раздвинь… Я только гладить буду…

— Рукой?..

— Нет, ногой, дура иль притворяешься? Головкой… Одно слово дура девка…

— Ой, боюся. Опять больно будет…

— Нет, ты раздвинь только ноги… А там и сладимся, не бойся, я с понятием, легонечко…

Уговоры и ласки сделали свое дело. Скоро Федор Максимович лежал между раскрытыми бедрами девочки и с наслаждением, задыхаясь от похоти, натирал головкой раскрывшийся девкин «пирожок». Та боязливо вздрагивала под ним, слегка отталкивала, но молчала… Долголи, коротко, да через какое-то время Федор Максимович почувствовал, что Настенка взмокла снизу… Дыхание участилось… Двигал головкой в щелке легонько, как и обещал, но страсть приперла и природа взяла свое, обняв девочку, сильно нажал… Раз, другой, а там и третий…

На третий раз Настенка взвизгнула, вытянулась и забилась под ним, пытаясьвырваться.

Да только конторщик крепко ее удерживал, выжидая, пока девица успокоится.

— Ну, пустите! Пустите!

— Полежи так… Уже все. Больше не будет больно…

— Нет, обманываете… Болит… Все время болит… Слезьте…

— Ты полежи так… Тихонько… Перестанет болеть-то.

Как не сдерживался Федор Максимович, но член нетерпеливо вздрагивал в тугом колечке влагалища девкиного.

— Ой!.. Ой больно! Больно, на самом деле… Ой! Маменька! Как пешней пробило, горит в нутрях все!

Федор Максимович уже не мог больше сдерживаться и дал наконец волю похоти. Продлить наслаждение, однако, не удалось… Семя брызнуло помимо желания и воли, девка, охнув, вывернулась и сперма опять пролилась мимо, на этот раз обильно оросив смятые простыни.

— Ну, да ничего, ничего — подумал, отдуваясь, конторщик, — в другой раз сделаю все как следует… Всю ночь буду держать под собой!