— Все о’кей, — ответил я хмуро. — Эту гадость надо разбавлять, а то так недолго и копыта отбросить.
— Ты что! — надулась Оля. — Я же разбавляла, честное слово! Вот отсюда.
И она показала на банку, где был спирт. Все ясно, подумал я, девочка ошиблась. В такой обстановке отличить спирт от воды не так-то просто. От досадного недоразумения Олечка совсем растерялась и чуть не выпила из своего стакана, где также был чистый, как слеза, спирт. Хоть и пьяный, я вовремя среагировал, но слегка не рассчитал и опрокинул стакан себе на брюки. Мы рассмеялись. Смеялись долго, до слез. Когда я наконец успокоился, то неожиданно обнаружил, что сижу совсем без брюк, а Олечка нацелилась уже и на трусы, хоть они и были совершенно сухими. Но тут закончилась лента, пришлось заняться магнитофоном. Я включил музыку и для того, чтобы больше не рисковать, пригласил даму на танец. Плотно прижавшись друг к другу, мы затоптались посреди комнаты. Нас заносило то в одну, то в другую сторону, что-то где-то падало, но мы продолжали свой ночной вальс. Нам было очень хорошо вдвоем.
— Тебе понравилось там, — спросила вконец растроганная Оля, — в парке?
— Кла-ас! — прошептал я. — А тебя комары это самое, да? Козлы, правда?
Мне стало очень-очень жалко эту бедненькую девушку, я уже хотел было сказать ей, что тот случай со спиртом — ерунда, с кем не бывает, но вдруг почувствовал, как мои трусы быстро скользнули к полу, а бедра охватил непривычный холодок.
Взглянув вниз, я увидел стоящую на коленях Ольку, прямо у ее головы плавно покачивался мой налитый свинцом член. Слегка ошеломленный, я оглянулся. В комнате, кроме нас, никого не было. На полу валялась чудом не разбившаяся банка, над головой резала глаза лампочка. Затем я увидел, как Оля взяла мой член своими ручонками и нежно его поцеловала. У меня перехватило дух. Не зная, что делать, я с восторженным удивлением наблюдал, как мой половой орган, схваченный полными губами, медленно исчезает в Олькином рту. Я прислонился к стене и закрыл глаза. А тем временем девочка разошлась не на шутку. Словно маленький вампир, она то жадно и страстно впиваласъ в мой член, то начинала яростно терзать его своим языком и губами, то вообще вытворяла непонятно что. Я чувствовал, как из моего тела куда-то прочь уходят драгоценные живительные соки, как вместе с ними и я сейчас весь растаю и растворюсь навсегда. Но разве что-нибудь имело тогда значение по сравнению с тем щемяще-сладостным чувством, тянувшим меня книзу, чувством, от которого хотелось плакать и смеяться. Я опустился на пол. А где-то далеко, заглушая сладостное причмокивание, София Ротару пела про горную траву лаванду. Спустя некоторое время я почувствовал, что девичий энтузиазм начинает понемногу угасать, а вскоре чувство небывалого блаженства и вообще покинуло меня. Приоткрыв глаза, я обнаружил, что моя маленькая подруга просто-напросто уснула. Да, лафа кончилась, подумал я и вытащил член из сомкнутых губ. Мой бедный орган немало тогда вынес, но от всего случившегося еще больше окреп и просто сгорал от нетерпения. Да и в самом деле, уже скоро утро, а я эту чертову куклу еще и не вздрючил, как следует. Даже не раздел до конца, идиот! С этими мыслями я начал стаскивать с безжизненного тела колготки, Настроение мое резко поднялось, когда я увидел свою спящую красавицу совершенно голой, вывернувшую свое тело самым бессовестным образом. Я набросился на Олю и начал целовать ее груди, живот, между ног — все это нежное, мягкое, пахнущее молодостью тело. Затем я как можно шире раздвинул ее ноги. Моим глазам предстало чудесное создание: две чуть приоткрытые нежно-розовые губы влагалища, аккуратно окруженные шелковистыми волосками. Слово чей-то развратный глаз глядел на меня немигающим взглядом и как бы говорил надменно: «Да, это я. То, ради чего ты готов на все».
— Ах ты мандавошка несчастная! — разозлился вдруг я. — Дай только дурака загнать, а после ты и на фиг мне не нужна.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась писька. — Знаю я вас!
Мне стало не по себе.
— Да кто ты такая? Дырка и больше ничего, смотреть не на что. Проститутка ебаная!
На это красноглазая только лыбится, как майская роза, издевается самым натуральным образом. Тогда я решил схватить эту сучку и вырвать ее поганый язык, но вдруг почувствовав, что не могу пошевелить даже пальцем, а мохнатое чудовище тем временем все больше и больше втягивает меня в свою черную, бездонную пасть. Мне стало так жутко, что я закричал, как ненормальный, а когда с трудом раскрыл глаза, то увидел склонившуюся над собой Ольку.
— Ты че? — спросила она испуганно.
— А, сон, падла, приснился, — ответил я, слегка прочухавшись.
Вот к чему приводит пьянство, особенно если как следует перебрать. Это не дело, подумал я, обидно вырубаться, когда этот праздник блаженства только приближается к своей кульминации. Кое-как добравшись до ванной, мы включили холодный душ и стояли под ним, пока не задубели. Стало лучше, Так хорошо, что на обратном пути я не отказал себе в удовольствии самым внимательным образом оценить Олькину попку. Эта часть ее тела почему-то особенно притягивала меня. Налитая соками, упругая, она при всяком движении плавно покачивалась из стороны в сторону, заманчиво играла своими округлыми формами. Язык не поворачивался назвать ее какой-нибудь там задницей, жопой или сракой, а тем более ягодицами. Это была ПОПКА, причем попка, созданная для большой любви.
Мы вернулись в нашу прокуренную комнату. Пока я стягивал свой мокрый свитер, Олька быстро расстелила диван. Мне осталось только нырнуть под одеяло, и наши продрогшие тела слились воедино. Чтоб быстрее нагреться, мы дали своим нахальным рукам полную свободу, так что уже скоро под одеялом стало душно, как в бане. Мой член, несколько павший духом от всего пережитого за последнее время, благодаря Олькиной настойчивости быстро пришел в должное состояние и выпирал теперь баллистической ракетой, ожидая команды. Торопиться было некуда. Одной рукой лихорадочно орудуя в Олькином влагалище, другой я терзал податливое ее тело, сжимал и мял все, что попадалось — груди, бедра, живот — так, что бедная Оля аж хрипела. Но все же и она как-то ухитрялась схватить мой упругий орган, впиваться в него судорожными засосами, от которых перехватывало дух. Потихоньку мы сходили с ума. Мои губы оказались между Олиных ног, припали к ее распаленному влагалищу, а в это время горячий язычок все дальше проникал в мой задний проход. От такой ласки меня охватил такой нечеловеческий восторг, что я чуть не заплакал. Так мы возились и стонали целую вечность, пока, наконец, обессилевшая Олька не откинулась на подушку, раскинув ноги чуть ли не на весь диван. Слегка уставший, я оглянулся. За окном уже наступил день: вовсю светило солнце, шумела детвора, летали птички. Под потолком горела лампочка.
Я залез на свою подружкуи от вшей души всадил в нее свой заждавшийся член, закрыв глаза, Олька благодарно хрюкнула. Сначала мы дрючились не спеша, растягивали удовольствие, но затем постепенно начали входить во вкус, и сладкое тепло все больше наполняло мой орган. Олька тем временем, закусив губу, старательно двигала свои тазом; эти движения с каждым разом становились все более сильными, пока наконец, потеряв всякое чувство ритма, Оля не начала мотать своими бедрами так, что я еле поспевал за ней. Мне еще никогда не приходилось заниматься любовью в таком бешеном темпе. Словно какой-нибудь ударник-стахановец, я шуровал своим ломом в этой блаженной шахте и не знал усталости. Если б я тогда что-нибудь соображал, то обязательно бы воскликнул: «Да здравствует Олькина писька! Ура!» Партнерша, судя по всему, также была в восторге. Судорожно схватив меня за волосы, она издавала какие-то непонятные звуки: хриплые стоны, вздохи, невнятные слова, из которых я понял только одно — «мама». Затем она обхватила меня ногами и замерла в трепетном напряжении, я тоже уже ясно чувствовал, что дергаться нам уже осталось недолго, что развязка уже наступает. Еще чуть-чуть, еще два мощных толчка, еще яростней мы вжались друг в друга, еще вдох — и сладостная истома окатила мое тело до самых ногтей, вывернула кости, морозом пробежала по коже. Все померкло и кончилось.
Чуть прикрытая одеялом, Оля сладко дремала на подушке, ее лицо было чистым и светлым, как у младенца. Наконец-то выспится, бедолага, подумал я и потянулся за сигаретами, Как назло, пачка оказалась пустой, и мне пришлось довольствоваться небольшим скрюченным чинариком.
Когда я проснулся, то обнаружил, что наступил день: за окном шумела листва, синело небо, солнечные лучи рассыпались по всему подоконнику. На краю дивана сидела Оля и, обхватив руками колени, смотрела в окно. Ее лицо хранило отпечаток недавнего сна, из-за чего казалось каким-то особенно трогательным и близким. Упавшее одеяло открывало наготу юного тела, чистота которого нарушалась разве что крошечной родинкой, одиноко выглядывавшей из-подмышки. Я закрыл глаза, задумался о том, какая ночь осталась позади, как нам было в ней хорошо, и о других, не менее приятных вещах. Не верилось, но все это было на самом делж.
Во дворе пронзительно чирикали воробьи, какой-то женский голос звал обедать какого-то Сережку, где-то звучала музыка, бегала детвора — обычный выходной день, на душе было светло и приятно. Я зевнул и подумал, что было бы неплохо и мне чем-нибудь заняться. Может, сходить в туалет или еще чего-нибудь сделагь? Оля встала (так легко, что я едва почувствовал) и подошла к серванту, где у зеркала начала приводить в порядок свои волосы, а заодно и любоваться собой, не замечая моего взгляда. Она придирчиво, со всех сторон разглядывала свое отражение и, судя по всему, оно ей нравилось. За такое отражение любая женщина отдала бы все, что угодно, это была безупречная фигура, каждая линия которой могла вызвать лишь восхищение. В каком бы виде девушка не предстала перед зеркалом — нечаянной меланхолии или соблазнительно прикрывшись ладошкои — все выглядело до того привлекательно, что просто захватывало дух. Одними бедрами можно было любоваться бесконечно, потому что это были не просто бедра, а нечто иное, созданное исключительно для радости. Как они вздрагивали! Как мягко округлялись при малейшем движении, сияя свой юной свежестью! Сколько в них было жизни!
Случилось так, что наши взгляды встретились. Я увидел ее глаза в зеркале: от неожиданности они округлились, но тут же кокетливо прищурились, и Оля заулыбалась.
— Ай-яй-яй! — сказала она. — Подсматривать — нехорошо.
Мне стало неловко, Я не представлял, как следовало бы поступать в таких ситуациях: отворачиваться? Как-то проявлять свое присутствие? А, может быть, просто хватать и тащить в постель?
— Сколько сейчас времени? — поинтересовался я как бы между прочим. Оля пожала плечами. По-прежнему не отрываясь от зеркала, она вдруг спросила:
— Я тебе нравлюсь? Только честно!