— Все равно я улечу с тобой!.. – Гвен припала к его губам, и вскоре они сплелись телами, подкатываясь к самому краю пропасти. Ниир ритмично сновал в Гвен, шепча ей что-то, чего я не слышал…
***
Несколько дней подряд Гвен прятала от меня глаза – но однажды вдруг сгребла меня в объятия.
— Прости меня, братишка, — ревела она. – Я скоро уеду от тебя. Надолго, очень надолго… Я не могу сказать тебе, куда. Прости и не вспоминай меня, хорошо? – всхлипывала она, целуя меня в шею, в щеки, в нос и даже в губы.
Я не мог ничего сказать: горький вкус ее губ, смоченных слезами, оглушил меня, и я задыхался от него, как от угара.
Ночью я не спал. Всю ночь я прислушивался к шорохам в доме – и, как только услышал тихие шаги к выходу, схватил курточку и прокрался на улицу вслед за Гвен.
Уже светало, и тьма горной ночи рассеивалась на глазах. Гвен шла туда же, куда и обычно, но перед скалами вдруг свернула в сторону, и я едва не потерял ее из виду. Услыхав, как она говорит с Нииром, я вышел на ее голос – и застыл в подлеске, вытаращив глаза.
На поляне высилось сооружение, какого я не видел никогда ни вживую, ни на картинках: на восьми железных опорах возвышался огромный выпуклый диск. В его центре было отверстие, из которого на траву спускалась прозрачная лестница.»Летучий корабль», вдруг догадался я. «Летает без крыльев…»
Возле лестницы стояли Ниир и Гвен. Ниир говорил ей:
— Я разгрузил склады, как мог. Я выкинул все образцы почвы, собранные для получения Гарантии… Я вернусь с позором, но это неважно. Мы попробуем. Попробуем взлететь вместе. Ты готова? Идем, Гвен.
Он взял ее за руку, повел к лестнице – и вдруг какая-то сила вытолкнула меня из подлеска.
— Гвеееееэээн! – орал я и мчался к ней, и врезался в нее, едва не сбив с ног, и зарылся в мягкое тело, сжав его до хруста.
— Оуэн?! Ты как сюда… Боже мой! Это мой брат, — шептала она Нииру, гладя меня по голове.
Ниир стоял рядом, пока я тискал Гвен и бормотал «не пущу тебя… не пущу!» Наконец он сказал:
— Оуэн, брат Гвен! Прощайся со своей сестрой.
Он снова говорил высокопарно, как в театре, но было слышно, что он волнуется и сочувствует мне.
Не помню, как я отлип от Гвен, как очутился в подлеске, как они вошли на корабль…
Лестница вдруг втянулась в него, как змеиное жало, и корабль задрожал. «Улетают», подумал я, и в сердце впился черный коготь… но корабль вдруг затих, проход в центре снова раскрылся, и из него вытянулась лестница.
— Сто одна целая, четыре сотых процента критического веса! Взлет невозможен! – прогнусавил странный голос. Из прохода высунулась голова Гвен, а затем и Ниира.
— Я сниму одежду и оставлю ее здесь, — сказал он, разделся догола, не стесняясь меня, и кинул свои голубые тряпки на траву.
— Прощай, Оуэн! – махнула мне рукой Гвен.
Вход закрылся, корабль снова задрожал… и снова замер.
Снова открылся проход, снова выехала лестница…
— Сто целых, пятьдесят восемь сотых процента критического веса! Взлет невозможен! – проскрипел тот же голос.
— Гвен! Придется тебе раздеться, — сказал Ниир.
— А как же… Мы что, сойдем на твою землю голышом?
— Да, — сказал Ниир. – Ты сможешь перетерпеть стыд? Другого выхода нет.
Гвен посмотрела на него, потом на меня… На мгновение застыла – и потянула с себя платок, говоря:
— А!.. Все равно больше не увидимся с тобой, Оуэн… Чего уж тут!
Она спустилась вниз, раздеваясь на ходу. На траву полетел платок, затем платье, юбки, ботинки… Освободив ноги от чулок, Гвен окинула взглядом свое тело, тронула рукой торчащую грудь, перевела взгляд на меня…
— Иди сюда, Оуэн. Иди ко мне. Ты ведь хотел этого, верно? Я же знаю. Я все знаю… Иди – попрощаемся. Раз уж такая судьба… Чего уж тут…
Она стояла передо мной, голая, упругая, трепещущая, как полотно на ветру. Распущенные волосы ее развевались, отсвечивая молочным светом утра. — Иди ко мне, — говорила она, возбужденно вдыхая влажный воздух. — Какой тут воздух!.. А на вашей земле такой же вкусный воздух? — крикнула она Нииру, и тот не ответил ей, грустно глядя на нас…
Вдруг подпрыгнув, я бросился к ней — и сжал ее тело, уткнувшись в груди… Они оказались мягкими и упругими, как желейный пудинг. Гвен хрипела, дрожала и с силой, неуклюже гладила меня, приговаривая — «Ну вот… вот так… доволен? Доволен? Я виновата перед тобой — пусть это будет отплатой, хорошо, Оуэн? Ты простил меня? Видишь, что я делаю для тебя? Надеюсь, Ниир не будет сердиться…»
Я замер, не решаясь сделать то, что мне хотелось… но вдруг решился – и нырнул в ее грудь, близкую, нежную, сказочно доступную, как в сладкий океан, и стал мять, облизывать, подсасывать, тереть и мучить эти пухлые рожки с твердыми шариками на кончиках… Я хватал Гвен за талию, за попу, шарил руками по ее телу, мял и тискал его; Гвен скулила, перебирая мне волосы — а я задыхался и тонул в молочно-белом океане…
Облизав и обцеловав ее с ног до головы, ощупав обеими руками заветные складки между ног, липкие, как мокрый сахар, я, наконец, замер и заглянул ей в глаза. Я был пьян ее телом, соленым вкусом и запахом ее кожи, и у меня шумело в голове.
— Пора, Оуэн. Пора, Ниир. — Она мягко выскользнула из моих рук, звучно чмокнула меня в губы и сказала: — Вот теперь ты точно меня не забудешь.
Я смотрел, как они поднимаются, исчезая в дверном проеме, как втягивается лестница, как корабль начинает дрожать…
Я уже смирился с прощанием, поставил внутри твердую точку, намереваясь хранить в себе образ голой Гвен, целующей меня… как вдруг дрожание снова прекратилось.
— Сто целых, одна сотая процента критического веса. Взлет невозможен! — прогнусавил голос.
Открылась дверца, выползла лестница… «Не улетят?! — поднялась вдруг запретная надежда — и тут же потухла, срезавшись другой мыслью: «нет, так ведь нельзя… нельзя, им нельзя расстаться…»
В дверях показались голые Ниир и Гвен. Они были поникшими, как призраки, и я ощутил глухое опустошение, исходящее от них. Я не знал, чего я хотел больше: чтобы Гвен осталась со мной – или с Нииром.
Они остановились на верхних ступеньках лестницы.
Ветер развевал волнистую гриву, рыжую, знакомую мне до боли… Над хребтом показался край солнца, и длинный тонкий луч зажег золотистые пряди Гвен, вспыхнувшие ярким нимбом вокруг ее головы. Это было завораживающе красиво, — и я закричал бы от восторга, если бы не было так грустно.
…Вдруг Ниир поднял голову. Его взгляд упал на золотой нимб Гвен. Вздрогнув, она тронула свои волосы, посмотрела на них… и кивнула Нииру.
— Нееет! — крикнул я…
— Дай мне свой нож, Оуэн, — попросила Гвен. Я мотал головой, не двигаясь. – Пожалуйста, Оуэн. Ты же видишь… — тихо говорила она, и просила, и умоляла меня — и я подошел к ней, как заколдованный, и протянул ей нож, продолжая мотать головой.
Из корабля вышел Ниир с флягой воды. Он подошел к Гвен, тронул ей волосы, взъерошил их, подбросил вверх, зарылся в рыжий сверкающий водопад… затем взял нож, смочил водой макушку Гвен – и начал осторожно скоблить ей голову.
Гвен закрыла глаза… Ее аккуратный нежный лоб стал расти вверх, превращаясь в уродливую залысину, как у старика. Залысина росла — и ветер уносил прочь пушистые пряди, горящие на солнце.
Затем лоб вырос до макушки… Голова моей сестренки круглела на глазах, делаясь странно маленькой, смешной и розовой, как тыковка; красавица Гвен превращалась в какого-то голого мальчишку с женскими грудями и пиписькой. Это было дико, нелепо, невозможно, и я лопался от горечи, глядя на солнечный пух ее волос, летящий над поляной. Он сверкал в лучах рассвета, как золотая паутина…
Наконец Ниир выбрил ее до последнего волоска и швырнул нож на поляну. Я не хотел верить, что голый лысый чертик на лестнице — это и есть Гвен, моя красавица Гвен, и боялся смотреть на нее, — но все-таки не утерпел и взглянул.