молодую мексиканскую девушку и теперь делили ее между собой. Я имею в виду, не рубили ее на три части, а делили доступные части ее естества. Она была изображена лежащей на спине поверх одного дикаря так, что его половой орган был воткнут ей в попку, другой стоял на коленях, склонившись над ее лицом со своим инструментом, засунутым ей в рот, и одновременно держал ее за ноги, в то время как третий готовился трахнуть ее пещерку, которая была откровенно показана во всей своей красе.
Контраст между отвратительностью жестоких дикарей и красотой их жертвы, между их коричневой кожей и чудовищными членами, и белизной девушки и нежными частями ее тела был изображен настолько искусно, что хотя картина и была ужасно развратной, она обладала для меня неописуемым очарованием.
Боюсь, что я начала становиться очень чувственной, и, конечно же, мой очаровательный спутник не давал заснуть моим похотливым склонностям.
Конечно, внешне я не показывала, как подействовали картинки и его комментарии на меня, но когда мы лежали без покрывала в сумраке ночи, согревая друг друга естественным теплом наших тел, эффект воздействия этих изображений на него был поразительно очевиден — его рубашка в центре тела вздыбилась острым пиком, и когда я игриво сняла с него ткань, там оказался его огромный член, такой напряженный, будто он не проделывал вообще никакой работы! Я начала осторожно ласкать его рукой вверх и вниз, спрашивая Виктóра, какой предел он думает установить своим животным желаниям. На это он ответил, что хотя он слишком уважительно относится ко мне, чтобы в настоящее время предлагать вновь овладеть моим телом, спереди или сзади, все же есть один способ справиться с этим делом, который, несомненно, доставит нам взаимное удовольствие и удовлетворение, — если я, конечно, соизволю сделать именно то, что он мне скажет.
К тому моменту я пришла в такое состояние духа и тела, что была готова пообещать все, что угодно, лишь бы успокоить свои животные потребности, не причиняя особого вреда. Соответственно, повинуясь указаниям Виктóра, я уселась верхом на его лицо и подставила губки своей пылающей сокровищницы прямо к его рту. Эта поза, как вы со временем уловите, мои дорогие девочки, заставила мое собственное лицо опуститься на его интимные части. Едва я села верхом на его лицо, как он с восхитительным покалыванием засунул свой язык в мою открытую норку и принялся изумительно крутить им в ней. Я же в порыве страсти схватила его член, и он, на мгновение отстранив от меня свой язык, воскликнул:
— В свой ротик, моя милая госпожа! В свой ротик, если ты любишь меня!
Если бы кто-нибудь двенадцать часов назад предложил мне взять в рот член молодого человека, я бы презрела эту идею как отвратительную и невозможную. Но теперь, когда мои страсти разгорелись до предела, а мой возлюбленный делал то же самое, что и я, я не колебалась ни минуты, — я взяла его великолепный шест в рот и принялась его сосать.
Да, девочки, вы можете смеяться, но уверяю вас, ощущать языком и губами теплую шелковистость его плоти было очень приятно, особенно в сочетании с той маленькой игрой, которую он затеял между моих распростертых бедер. Он приподнял свои ягодицы, чтобы встретиться с моим ртом, а я, со своей стороны, плавными движениями своей попки вверх и вниз пыталась помочь работе его языка. И хочу, не колеблясь, заявить, что это действо доставило мне больше удовольствия, чем все остальное, что я когда-либо испытывала.
Видите ли, его инструмент был слишком велик, чтобы одна из двух моих нижних дырочек доставляла мне удовольствие при его проникновении, а если и доставляла, то с огромной болью. А поскольку его язык не был слишком велик для моей киски, а его член не был слишком велик для моего рта, то разве мы оба не могли наслаждаться этим несколько необычным способом безо всякого вреда? Во всяком случае, мы получили неописуемое наслаждение. Я лизала пульсирующий ствол вверх и вниз, облизывая его наружную сторону от навершия до яиц, затем я обвела языком выпуклую головку, отчего он начал задыхаться и корчиться. Но еще лучше был момент, когда я заглотила весь ствол целиком, ощущая, как толстый поршень пульсирует в моем горле. И как только меня охватило экстатическое чувство, когда я почувствовала, что природа больше не может сдерживаться и я должна позволить фонтану страсти вырваться наружу — каковы бы ни были последствия для лица и рта господина Виктóра, — он также начал яростно приподнимать свой зад, одновременно обеими руками прижав мою попку к своему лицу, и перебросил одну из своих мускулистых ног через мою шею, чтобы сильнее прижать мое лицо к себе.
Тут я в оргазмическом экстазе залила ему своим нектаром рот и лицо, но он, казалось, не возражал против этого. Напротив, он продолжал сосать и делать выпады языком, пока с ним не произошло то же самое, что уже случилось со мной, и я не обнаружила, что мой рот полон густой, теплой, и соленой на вкус жидкости. Я жадно глотала этот животворный сок, пока он не прекратился, и я не осушила его досуха.
Потом я слезла с него, потому что боялась, что задушу его, и мы полчаса лежали в объятиях друг друга, сонно целуясь и обнимаясь.
Вскоре после этого Виктóр благоразумно заявил, что ему нужно уходить в свою комнату, так как если останется подольше в моей постели, он непременно заснет, а для нас обоих будет лучше и безопаснее, если он будет спать в своей постели. Кроме того, он сказал, что три-четыре часа сна окажут ему большую услугу.
Признавая его правоту, я позволила ему частично одеться и уйти, чувствуя уверенность в силе своих любовных чар, способных призвать его к себе всякий раз, когда я пожелаю получить удовольствие от его общества. Оставалось только найти такую возможность. Размышляя об этом, я заснула и не просыпалась до тех пор, пока моя горничная Полѝн не вошла в комнату около десяти часов утра и не пожелала узнать, не угодно ли мне встать. Хотя обычно моя прислуга была очень почтительна, она не могла не заметить моих бледных щек, темных кругов под глазами и общего томного вида.
Все это я объяснила своим ежемесячным женским циклом, который проходил нерегулярно, в надежде, что это объяснят любые случайные пятна крови, которые могут быть обнаружены на моей сорочке или ночном халате. Но, как показали последующие события, горничная оказалась далеко не такой глупенькой, чтобы ее можно было этим убедить.
Тем временем она дала мне немного шоколада, который привел меня в чувство, и я спустилась в будуар моей матери, чтобы позавтракать с ней и послушать ее рассказ о веселье предыдущей ночи.
К этому времени было уже одиннадцать часов, и я обнаружила свою мать вставшей, но еще не одетой.
Она выглядела не только усталой, но встревоженной и раздраженной, хотя, к моей радости, не из-за меня. По-видимому, моя мать прониклась симпатией к виконту де Мервилю, и так как все ее старания (а их было немало) не смогли заставить этого джентльмена оказаться у ее ног, она предприняла очередную смелую попытку на маскараде.
Виконт часто восхищался драгоценным кольцом, которое так любила моя мать. Оказывается, она спрятала его в маленький футляр, который и положила в правый карман бриджей своего маскарадного костюма. Во время маскарада она вложила в руку господина де Мервиля маленькую записку, в которой намекала, что преступление, заключающееся в том, чтобы обчистить карман, иногда может быть прощено и даже привести к счастью. Она была уверена, что, несмотря на маску, он ее узнает.
— И ты вряд ли поверишь мне, моя дорогая Эмили, — сказала она мне, — если я скажу тебе, что когда этот бесстрастный негодяй воспользовался моим намеком и залез в мои карманы, то, хотя он и проделал это самым грубым образом, стоя позади меня в самой гуще толпы и прижимаясь передней частью своего тела к задней части моего, обшаривая обеими руками самый низ моих карманов, он даже не потрудился ощупать интимные …