— Нет, но… Колетт!..
— Да брось, что тут дурного!.. Правда, зайчик? Вот, посмотри!..
Сидя в кресле-качалке напротив своего кузена, за столом, где мы пили кофе, она снова преспокойно задрала до пупка муслиновый пеньюар, демонстрируя свою абсолютную наготу.
— Ну! Ведь хороша? — бросила она парнишке, который вместо ответа только разинул рот.
— Да ты совсем спятила! — возмутился я. — Это же сопляк, который все еще сидит у мамочки под юбкой…
— Вот именно! Значит, должен был давно ее увидеть! Нет?.. Мамочка тебе показывала?
— О! Колетт! — отвечал юнец, весь красный, с горящими глазами. — Как бы я осмелился ее попросить!
— Так, значит, ты видишь ее впервые?..
— Нет, конечно, я видел это у девчонок, но у них там не было столько волос!.. Ах, какая!..
— Ну так подойди поближе и погляди, как она устроена!..
— Ладно, хватит, Колетт! Опусти свои тряпки! Это отвратительно!..
— Зануда! Мне нравится показывать свою пизденку… Смотри, малыш, — продолжала она, откидываясь на спинку кресла и широко раздвинув ноги, обтянутые шелком. — Ну как? Разве она не прелесть, моя ангорская киска? Не стесняйся, погладь ее!
Не заставляя себя дальше упрашивать, Рене встал на колени у ног моей любовницы, среди кружевной пены оборок ее пеньюара. Его рука — почти девичья, как и его лицо, обладающее пагубным очарованием андрогина, — принялась гладить и ласкать нежную шерстку.
Я снова вмешался. Конечно, мы условились, что ревности не будет в наших отношениях, но все же… вот так, на моих глазах…
— Колетт, это уж чересчур!.. Ты заставляешь его возбудиться, и что потом?
— Наоборот, это он меня здорово возбуждает! Ну давай, малыш, потискай ее хорошенько… Это ведь так приятно, правда?.. Такой густой мех!.. А как он блестит на солнце!..
Она повернулась вместе с креслом, и солнечный луч, пронзив клубы сигаретного дыма, осветил бахрому на ее лобке.
— О! Потрясающе! — выдохнул юнец, завороженно разглядывая этот золотой факел, пылающий на лилейно- голубой плоти.
Его пальцы погрузились в мелкие завитки, запутались в этих золотых колечках, затем медленно скользнули по нежной коже живота и раздвинутых ляжек.
— А теперь, — сказала Колетт, — слегка потрепи мою киску по мордочке!.. Раскрой ее губки, там, под шерсткой… Ты что, не умеешь?.. Большими пальцами… раствори… Спорим, они уже совсем мокрые! А он порозовел, мой бутончик, скажи? Маленький развратник… Кажется, ты уже лакомишься вовсю!.. Понюхай меня здесь!..
Выставив себя напоказ на самом краешке кресла, выпятив живот и приблизив заросший волосами клинышек к самому носу юнца, Колетт наслаждалась сладострастием своей бесстыдной позы и удовольствием отдавать себя на съеденье изголодавшемуся девственнику.
Ошалевший от такого невиданного счастья, он по- прежнему стоял на коленях между ногами Колетт, пожирая глазами прелестный алый бутон, который слегка расплющивался под его пальцами.
Моя проблядь млела от собственного распутства.
— Да, смотри, — мурлыкала она, — смотри хорошенько… это доставляет мне наслаждение… Это ведь свинство — показывать тебе мой бутон, который у твоей матушки столько раз распускался… этот хорошенький бутончик, с таким миленьким устьицем там, внизу?.. Нагнись… Ну же, посмотри на него!
Она закинула ногу на плечо Рене и повернулась на бок, чтобы он увидел бороздку между ягодицами, и раздвинула ее пальцами, обнажая розовато- смуглую кожу внутри.