— Ничего. Это… это… аааааа! Не могу гов… говорить… Ооооуу!.. Уффф!.. Ну вот… вот! А? — она виновато улыбнулась Гене. — Я сейчас упаду… Это… это еще не все, Гена. Это только начало.
— Думаешь… думаешь, я секс-гигант?
— Иди сюда. Иди ко мне!
Она улыбалась ему, и выхолощенный Гена прилез к ней, в розовый рай ее тела, и зарылся ей в груди, рискуя задохнуться, — а она гладила его и оправдывалась:
— Ты, наверно, думаешь, что я такая… Что я развратная… Я терпела пять лет! Умирала, но терпела. А сейчас мне нужно много, много… За все эти годы.
— Муфему я? («почему я») — донеслось из-под нее.
— Потому что… Ты сам знаешь, почему. Я ведь не могу кому попало… Все, кто встречался — не мужики, а трава. ЭТО должен был сделать Он. Настоящий. И Он делает ЭТО. Сейчас. Ну-ка…
Она присосалась жадным поцелуем к его шее. Гена подполз выше, дал ей губы, – и минуту спустя они уже катались по полу, сцепившись в яростном засосе, а через две он уже был в ней — и снова долбил ее, удивляясь своей силе.
Стонущая Забава ласкалась нетерпеливо, почти умоляюще; она просила, требовала ласки, как голодная кошка, и Гена терял рассудок, отвечая на ее нервные покусывания и подлизывания. Он скакал на ней, лизал ей лицо и сдавливал ей огромные ее груди, подлетавшие, как колобки:
— Какие они… у тебя…
— Иваську кормила… до пяти лет почти… вот и выросли… раньше маленькие были… аааа… — стонала Забава, будто оправдываясь перед ним. – Сильней, сильней, пожаааалуйста! Не жалей меня…
— Ты снова кончишь?
— Даа… Даааааа… ДАААААААААААААААААА!!!..
Она корчилась и умирала под ним, а Гена чувствовал себя раскаленным крюком, на который подвешено солнце.
Никогда еще его член не окунался так глубоко, и никогда еще не было так жарко, дико и свободно, как с Забавой, женщиной, которой не могло быть.
***
Снова, снова и снова все повторялось: Забава кончала, Гена вливал в нее литры семени, выдыхался, отдыхал на ее груди, набухал новым желанием — и снова имел ее, удивляясь собственной неутомимости.
Генина сперма не вмещалась в Забаве и вытекала прочь, подсохнув желтыми ручейками на ногах. Жадность Забавы мало-помалу утихала. Под конец она оседлала Гену сверху и сношалась истомно-сладко, лаская его, как маленького, и тот чувствовал себя карапузом, таял под нежными руками и кончал от горького жара ее губ…
— Это уже девятый раз, — говорил он Забаве, вытирая слезы после оргазма. — Я понимаю — ты что-то такое делаешь со мной… но я не это самое… не израсходуюсь до капли? Я потом смогу это делать?
— Сможешь, — смеялась Забава. — Сможешь, не переживай. Я уже почти сыта… но немножечко хочу еще. Не бойся, ты теперь всегда будешь такой, как сейчас. А в зеркало ты на себя смотрел? Здесь?
— Нет. А чего я там не видал?
— А посмотри. Открой дверцу шкафа…
Гена встал, открыл дверцу с зеркалом – и закашлялся:
— Госссподи! Ты что же…
— Ничего. Все тебя узнают. Скажешь: на курорте был, оздоровился… Ну как, нравишься сам себе?
Гена не смог сказать ни слова. Подойдя к Забаве, он лег к ней, благодарно обнял ее и вытянулся вдоль ее тела. В нем разливалось истомное тепло, растворяя все мысли, и он закрыл глаза…
— Аж в ушах свистит… – бормотал он.
— Ага, и у меня… – отзывалась Забава.
Вдруг Гена резко подпрыгнул.
— Что такое? – протянула Забава, вытягиваясь, как кошка.
— И у тебя? – крикнул он.
— Да… а что?
Вместо ответа Гена вскочил на ноги, подбежал к двери и распахнул ее.
Свист, который еле-еле доносился сквозь толстую стену старого дома, сразу же усилился, наполнив собой всю комнату. Откуда-то сбоку полыхнуло зеленоватое свечение, знакомое Гене…
— Господи! Иваська! – Забава подскочила и подбежала к двери. – Уже за полночь! – в ужасе кричала она, глядя на часы. – Я не успела выставить защиту… Ивааааська! – плакала она, дергая дверь в соседнюю комнату. Дверь не поддавалась, и периметр ее горел зелеными щелями. – Ивааааааськаааа! — Из руки Забавы вырвалась молния, ударившая в замок. На месте дверной ручки задымилась зеленая дыра, и они с Геной ворвались в комнату.
Гена был готов ко всему, но то, что он увидел, заставило его оцепенеть, будто ему сунули в рот паука. Всю комнату заполнила огромная, разбухшая до слоновьих размеров фигура Ларисы Виевны, изогнутая в рог. Глаза ее светились зеленым огнем, освещая комнату, бездонный рот кривился до ушей, и с желтых клыков капало слюной. Она склонилась над детской кроваткой, где плакал и метался во сне Иваська.
Увидев их, она повернула голову к ним – и оскалилась еще шире:
— О, милости прошу! Зеленый Змий не помеха мне – с полуночи и до рассвета запрет снимается, как ты знаешь, — хрипела она Гене, — а тебя, кошку драную, корову сисястую, я и в полночь, и в полдень с пылью смешаю! – ревела она Забаве.
Свист нарастал все сильней, врезаясь им в уши. Забава вскинула руку и ударила молнией в Бабу-Ягу. Молния влетела в невидимый заслон, заискривший зеленым, и расточилась в темноте. Расхохотавшись, Баба-Яга выстрелила в Забаву молнией втрое толще и ярче; Забава крикнула, зашаталась и швырнула в Бабу-Ягу новую молнию, на которую немедленно последовали ответные – еще сильней, и еще, и еще…
– Кишка тонка! – злорадствовала Баба-Яга. – Ночью нет равных мне! Нет равных! Пожелай бабушке приятного аппетита! – хохотала она Забаве в лицо, все ниже склоняясь к спящему Иваське.
Забава страшно закричала…
— Разве это молния, – вдруг сказал Гена.
Все это время он силился вспомнить что-то. В глубине сознания мелькала тень какой-то мысли, никак не желая выныривать наружу, и Гена лихорадочно напрягал память: «сегодня утром, что-то сегодня утром… Забава, Баба-Яга… сказка… Ивасик-Телесик…»
— Разве это молния? Старая ты хвастунья. «Нет равных мне…» Ха!
Баба-Яга, разинувшая было пасть, замерла и повернулась к Гене.
— Ты что?! Не зли меня, змееныш! Твое племя…
— Мое племя всякого навидалось. И старых хвастунов тоже. Тьфу, смотреть противно…
— Ты что хочешь этим сказать? — закричала Баба-Яга, брызгая слюной.
— То, что сказал. Молодую девчонку одолеть не можешь. Молнии жидкие, как волосья на твоем носу. «Нет равных»… А с Федотьевной из Сестрорецка ты знакома?
— Какая еще Федотьевна? Какой Сестрорецк? — орала ему Баба-Яга, отвернувшись от Иваськи. — Да ты знаешь, глупый змееныш, что я могу изрыгнуть огонь в три, в пять, в семь раз сильнее?