сильных толчков достиг того эффекта, что доставил ей неописуемое удовольствие одновременно достигнув своего собственного.
Вы заметите, мои любезные слушатели, леди и джентльмены, что голос моей хорошенькой служанки значительно изменялся от той острой боли, которую она испытала при первом же толчке, и до глубокого вздоха удовлетворенной чувственности, ознаменовавшего окончание трудов юноши. И я полагаю, что так и должно быть в каждом случае, когда девушку разумно трахают, какой бы тугой и узкой она ни была, или какие бы огромные пропорции не имел ее друг-мужчина. Полагаю, что человек, который не думает ни о чем другом, кроме как засунуть свой стоячий член в киску девушки и кончить в нее сразу, как только сможет, без всякого учета ее чувственного удовольствия, является немногим лучше самого низшего животного.
Это конечно замечание Эмили вызвало всеобщее согласие среди собравшихся. Даже милая маленькая Луиза, с которой, уверен, я обращался не особенно деликатно, пробормотала свое согласие с принципом, выраженным ее более опытной подругой. «Боже правый!» — подумал я, гадая, чего только не вытерпит девушка или женщина от мужчины, если будут возбуждены ее самые непристойные желания. Я был уверен, что ничто, кроме крепких объятий мужчины или, говоря простым языком, откровенного хорошего траха, не удовлетворит ее чувственные страсти.
Затем Эмили продолжила свой рассказ:
— К этому времени я уже полагала, что могу объявить о своем присутствии. Поэтому, поднявшись со своего места, я подошла к наружной двери, которую открыла и закрыла, как будто только что вошла в свою гардеробную. Это возымело желаемый эффект. Я слышала, как Виктóр быстро вскочил и поспешно ретировался. Предполагаю, что он, должно быть, скрылся за дверью спальни. Во всяком случае, войдя в комнату, я застала Фаншетту одну, торопливо поправлявшую подушку и приводившую постель в порядок. Я велела ей принести мне чистую ночную сорочку, а сама тем временем разделась и прежде попросила ее обтереть мои интимные места губкой.
Удивленное выражение лица Фаншетты, когда она услышала это, трудно описать словами. Она смотрела на меня так, словно решила, что ее молодая госпожа либо сошла с ума, либо, что более вероятно, странно забылась в своих желаниях за последний час. Но я только посмеялась над ней.
— Ничего страшного, Фаншетта, ведь это то, что рано или поздно должна испытать любая хорошенькая девушка. — говорила я ей, когда служанка тщательно обтирала и высушивала меня губкой.
Вскоре она вымолвила, что не имеет права спрашивать, кто же осмелился посягнуть на особу мадемуазель, но опасается, что тот, кто это сделал, не удовлетворился тем, что обычно происходит в таких случаях, а мог совершить двойное насилие. Судя по ее словам, она догадалась, что виконт позабавился не только моей киской, но и моим задком, однако я отнеслась к этому безразлично и попросила ее помочь мне одеться.
— Тебе не кажется, Фаншетта, что небольшое мытье и купание пойдет на пользу и твоим потаенным частям тела?
Боже мой, как она покраснела! В одно мгновение ее лицо стало пунцовым.
— Почему? Неужели мадемуазель думает, что я… ? — начала она.
Когда я остановила ее, сказав, что только что видела, как они с Виктóром забавлялись на моей постели, она со слезами на глазах стала умолять меня простить ее за вольность, которую она позволила себе в моей спальне.
— В самом деле, мадемуазель, этот дерзкий молодой человек был так любвеобилен и выглядел таким красивым, что меня охватило неописуемое чувство, и я разрешить ему проделать все то, что видела мадемуазель, так что мне не нужно описывать это.
В это время я услышала, как подъехала карета и зазвонил колокольчик привратника. Справедливо полагая, что вернулась моя матушка, я поспешно заверил Фаншетту в моем полном благорасположении к ней и доброй воле, будучи уверенной, что благодарность, которую она выказывала и, очевидно, чувствовала ко мне, предохранит ее от болтовни или рассказов о том, что я потребовала губку и чистую сорочку.
Я встретила свою мать настолько спокойно, как только могла, но она находилась в сильном негодовании, узнав, что ее обманули. Ее тетя была так же здорова, как и она сама, и, что было еще хуже, похоже, таковой останется еще долго. Записка с просьбой навестить старую леди оказалась подделкой. Моя мать сразу поняла, что это был заговор, чтобы ее выманить из собственного дома, либо чтобы каким-то образом воспользоваться ее отсутствием, либо чтобы ограбить ее во время путешествия. Выяснив, что ограбления не произошло, она ревниво приближалась к истине. По тому, как строго она расспрашивала меня о визите виконта, я видела, чем вызваны ее подозрения. В ответ я дерзко заявляла, что слышала, как он звонил, но сама его не видела. Утверждая это, я полагала, что зашла слишком далеко, так как некоторые из слуг, должно быть, догадались о том, что я была в гостиной, когда позвонил виконт, и, не желая причинить мне никакого вреда, без колебаний признались бы в этом. Между тем, если бы я сообщила, что видела его всего несколько минут, пока он писал записку для ее светлости, то никто не смог бы доказать, что у нас были любовные сношения. Я бы солгала в любом случае, но так уж случилось, что ложь, которую я сообщила, оказалась едва ли не большей, чем моя мать могла проглотить, и очень скоро я узнала о последствиях этого.
Между тем моя мать делала вид, что верит мне, и я льстила себя надеждой, что обманула ее. Однако очень скоро я поняла, что ошибалась.
В ту ночь я удалилась на покой, надеясь, что на следующий день буду иметь удовольствие видеть виконта, и если судьба воспрепятствует нам испытать какое-либо восторженное наслаждение в объятиях друг друга, я, по крайней мере, смогу утешиться с Виктóром. Но я был обречена испытать разочарование как в первом случае, так и во втором, ибо, когда я около полудня спустилась в гостиную, позавтракав в своих покоях, к моему великому удивлению мне сообщили, что моя мать уже пообедала и поспешно покинула дом около часа тому назад. Эта одна из последних привычек моей матери была очень примечательной, и заставила меня задуматься, куда же она могла пойти.
Было уже около трех часов, когда она вернулась, меня сразу же позвали к ней, и я увидела, что ее суровый вид не предвещает мне ничего хорошего.
— Эмили, дочь моя, — начала она, — вчера ты сообщила мне наглую ложь. Ты сказала, что никогда не видела виконта де Мервиля, но я встречалась с ним сегодня, и он признал, что видел вас, но только во время короткого пятиминутного разговора. Однако его смущенное поведение вкупе с откровенной ложью, которую вы мне сказали, возбудили во мне самые худшие подозрения, и я совершенно уверена, что вопреки моим предостережениям, ты принимала в свои объятия моего любимого любовника. Говоря откровенно, ты позволила ему трахнуть себя. Осмелюсь сказать, что в этом было больше его вины, чем твоей, но это не является гарантией на будущее, ибо когда девушка однажды распробовала сладость быть хорошенько оттраханой красивым молодым человеком, она не успокоится, пока не получит это снова.
Тут я начала было заикаться, чтобы возразить, но меня быстро прервали словами:
— Мадемуазель, возьми свое платье и подоткни его, пожалуйста!
Мне ничего не оставалось, как повиноваться, и теперь я знала, что мое разоблачение неизбежно. Когда я продемонстрировала свое обнаженное тело, моя мать пробормотала:
— Ха, очень налитая фигура как для молодой девушки! Прекрасные бедра и ягодицы, не такие великолепные, как у меня, но очень привлекательные. Не сомневаюсь, что здесь не все так уж красиво и чисто, но скорее всего это видимость раздражения. Раздвинь свои бедра!
Как только я это проделала, моя матушка до упора погрузила указательный палец мне в киску, а затем, понимающе покивав головой, воскликнула:
— Как я и ожидала, никакой девственности! Конечно, потрахалась ты основательно, а поскольку Анрѝ по пустякам не пристает, то скорее …