.. — она ткнула пальцем в его торчком стоящий член, — но как у тебя ум за разум повернулся к этим родной матери коснуться? Да, разве ж я заслужила такое?
— Сама виновата… Нечего приходить было… В таком-то виде… Я тебе уже не юнец какой… — буркнул Савва, не таясь, ощупывая тело матери жарким взглядом.
Мамины глаза в гневе сузились. Она упёрла руки в бока, казалось, ни капельки не переживая и не стыдясь, что стоит пред сыном совершенно нагая. Смерила сына тяжёлым взглядом и с вызовом в голосе произнесла:
— Бесстыдник! Уж повинился бы! А то чую, не посмотрю, что воин ты уже, враз оттаскаю за вихры..
О, это были с детства так знакомые ему этот строгий родительский взгляд и суровый тон обычно предвещавшие, что за непослушание тут же последует неминуемое наказание. Ух, как мама всегда была строга и непреклонна, если дело касалось воспитания её чад. И как-то никогда ни у кого из её детей не хватало ни духу, ни смелости перечить или ослушаться мать под этим взглядом или этого тона. Не зря ведь все у неё они по струнке ходили.
Но в первый раз в своей жизни ни её тяжёлый взгляд, ни её железный тон не возымели никакого действа на её первенца. И это было для обоих не менее удивительно, чем то, что произошло между ними некоторое время назад.
— Нет, мама, я уже не малый отрок… — проговорил Савва, наступая на мать со своим вздыбленным копьём наперевес, — и уж твои хмурые взоры да брань оставь для сестёр и Егорки..
Он обхватил её за бёдра и легко, хоть и осторожно, как-никак в тягости ведь мать, оторвал мать от пола и играючи взвил в воздух. Мамка и охнуть не успела, только глаза округлила.
— Видишь, ма… — со странной улыбкой произнёс Савва, держа мать на весу, — богатыря вырастила, гордиться должна..
Но мама на это опять фыркнула ему в лицо:
— Да, больше чую, на беду… Да и лучше бы тебе взамен силы богатырской вдосталь досталось стыда и разума… — колко и бесстрашно выпалила она.
Савва бережно, словно, пушинку опустил мать попкой на полку прямо перед собой. Склонился над ней и с вожделением сжал её груди, млея от ощущения нежной сочной плоти в своих пальцах.
— Ох, сладкая ты, мамка — вне себя прошептал он, жадно приникая губами к этим зрелым плодам, глубоко засосал сначала один соскок, потом другой… Мамкины соски… Большие розовые разбухшие и твёрдые… В нём, словно, проснулась далёкая младенческая память, когда он, верно, также жадно приникал к ним губами.
Он мял и тискал мамкины груди, сжимал их, сдавливал вместе и снова отпускал. Покрывал жаркими поцелуями, оставляя на нежной коже глубокие засосы и совсем теряя голову в пылу охватившей его горячки, впивался в мягкую плоть зубами. И, словно, никак не мог насытиться вдосталь… Это было настоящим безумием. Он знал, что принуждает мать против всякой её воли, и, наверное, так поступать с родной матерью совсем нехорошо, но не мог, или скорее не хотел остановиться. Быть может, утром он сгорит от стыда и срама, и скорее всего так оно и будет, но сегодня и сейчас для своей матери он не хотел быть сыном..
И снова мать ни единым жестом, ни словом не пыталась ему помешать. На миг, всё-таки оторвавшись от материнской груди, Савва поднял голову и взглянул в её глаза.
Мать взирала на него совсем без страха и слёз. Только досада, огорчение и укор, да ещё, как это ни странно, неприкрытая насмешка читались в её чёрных глазах. И это последнее, неожиданно неприятно кольнуло в его в самое сердце. Так взирает родитель на расшалившееся малое глупое чадо, насмешливо и свысока, прежде чем, отшлёпать его по попке или дать подзатыльника. Но Савва хотел, чтобы сейчас мама смотрела на него не так… А так, как смотрит на отца, — нежно, почтительно, кротко, как подобает жене при обращении к мужу. Но мама так на него не смотрела..
Уже более раздражённо, нежели от желания, Савва едва не грубо раздвинул её колени в стороны. Лишь на миг мать напрягла ноги, не желая распахивать бёдра пред своим сыном… Но лишь на тот же миг ему понадобилось приложить немного усилий, чтобы мгновенно сломить её сопротивление и решительно раскинуть стройные ноги матери широко в стороны..
Савва замер, в странном благоговейном чувстве, созерцая святая святых своей матери, тот алтарь жизни, когда-то подаривший ему жизнь… С некоторым удивлением, он узрел, что материнское лоно гладко и начисто выбрито… Сын затаив дыхание, разглядывал нежно розовые лепестки материнского бутона и закрытый грот в узкую пещеру её чрева. Ещё более его озадачили извилистые тонкие змеевидные линии, нанесённые золотой и серебристой краской, на кожу на низ живота матери и вокруг её лона. И любопытство — таки пересилило, даже в эту минуту:
— Мама… — он провёл пальцами по одной из этих линий, — что это?
— Оберег… , — тихо ответила мама спокойным голосом, — рунные знаки… Они оберегают дитя в моём чреве от дурного глаза и тёмных сил..
— Дитя… — прошептал Савва..
— Да, — голос мамы наполнился жгучим ядом, — твой братик или сестрёнка..
Савва склонился перед матерью на колени, нежно проводя пальцами обеих рук по её округлому животику и почувствовал, как мама замерла, затаив дыхание.
— Мой братик… Или сестрёнка… — повторил он, будто заворожённый. Медленно опустив голову и любовно поцеловал мать чуть выше пупка, потом ещё раз и ещё, продолжая нежно гладить её живот ладонями.
Его мужское естество прямо-таки изнывало от крайнего возбуждения. Савва губами приник к материнскому пупку, медленно коснулся его языком.