На том и порешили. Пошёл Ванька спать. Только не спалось ему, уж больно хотелось про лягушкино мастерство узнать. Такой уж он с детства был хочу всё знать. Так нет же, чтоб по-человечески, пойти к лягушке и спросить что да как, так он по привычке своими партизанскими методами стал тихо смотреть в горенку, что там творятся за дела.
А царевна-лягушка тем временем на задних лапках приподнялась, передней лапкой потянула кожу с пизды и оборотилась в миг чудо-красавицей Еленой Прекрасной. Как узнал в ней Ванька фею свою волшебную, так не охуел чуть ли аж от такого счастья в родной избе. Всё отнялось у Ваньки и впал Иван в крепкий богатырский сон до утра. Елена Прекрасная не заметила его подвигов, вызвала двух добрых молодцов, двух знатных ёбарей и приказала им чем на чём и с чего только им самим ведомо соткать к утру чудо-ковёр.
Проснулся Ванька утром, смотрит — чудо. Ковёр. Поцеловал он свою невесту в маленький холодный носик и понёс ковёр царю на показ. А там и братья с коврами от своих невест подоспели. Развесили слуги в тронной зале ковры перед царём и стал царь поочерёдно досмотр чинить. Сперва подошёл к ковру старшего брата, что его невеста Катенька соткала. Узоры по всему ковру живописные, звери да цветы сказочные, одним словом — красота. «Хорош ковёр, ничего не скажешь!», сказал царь и пошёл далее. Стал смотреть ковёр среднего брата, невесты его Аннушки. Аж переливается весь ковёр, деревья и травы на нём словно живые — вот тронутся ветром. Долго задержался царь, любовался всё. «Знатный ковёр!», одобрил царь и подошёл к третьему ковру, Ваньки-младшего, что сделан был от его невесты лягушки-царевны. Поначалу остолбенел немного царь, потому что на этом ковре и вовсе травы, звери, цветы, птицы — все живые были и двигались словно наяву. И солнце светило чуть не ярче обычного и даже воздух переливался весь, видно было в солнечном свете. Загляделся волшебному ковру царь:
Ветви раздвинулись в стороны немного и стали по малому подаваться вперёд. И быстрей и быстрей, и вот уже летит царь на вороном конек во главе царской охоты сквозь солнечный лес за улетающей стремительной стрелой молодой серной. Кони горячатся и особенно бьётся под царём горячий вороной рысак. Не понять даже кто более охочь до молодой серны, охотники или их рассвирепевшие кони. И вдруг выскочила серна на серебряный мосток через открытую речку, приостановилась, цокнула копытом и дальше на ту сторону в лес. И вся охота чуть только и заметив тот мосток за ней не останавливаясь в лес. И поперва даже не спохватился никто, как вдруг серна обернулась на лету своём пронзительном молодой девушкой, но бега не замедлила. Когда смотрят царь и его слуги, что скачут они давно уже в чём мать родила и не на горячих конях, а на собственных распалённых беглянке вслед рассвирепевших хуях. Но это тоже как-то на темпе погони не сказалось. И вдруг взлетела девушка на золотой мосток через лесной ручей приостановилась, топнула ножкой и осталась стоять. Как не успели на тот мосток выскочить всадники, а уж оказались накрепко всажены по самые яйца каждый в свою пизду. Смотрит царь на берегу в аккурат голых баб по количеству его всадников и уж ебут их его орлы немилосердно до взвизгивания. «А мы с тобой будем в заводящих играть», говорит тогда молодая девица царю, «смотри и делай как я». С этими словами она подошла к одной из пар и легко почесала у ебущейся женщины в лохматом окошке. Чёрную кудрявую пизду словно подбросило, она стала неистово подмахивать, норовя залезть глубже под хуй и через недолгое время разрядилась стремительным жарким оргазмом. А девица-краса была уже возле другой пары и присела широко разверстым очком перед носом кавалера, пялившего русоволосую мягкую девочку. Кавалер увидев перед самыми глазами несравненное сокровище её малых и больших ароматных губ задвигал своим ярилом с такой яростью, что девочка почти сразу кончила вместе с его хуем своей русоволосой пиздой. Царь не отставал, у первой выбранной пары он так же прошёлся пятернёй по очку и движение забилось в нервном ритме. Поддававшая девка захлюпала в наслаждении пиздой, а кавалер наполнил ей массивным своим на глубокую, не отводя упористого конца ни на мгновение от матки. Так что у девки аж под сердцем зашлось. Затем царь выбрал чернобровуюдевку, которую пёрли беззастенчиво раком и собственноручно наставил ядрёный хер её кавалера из пизды прямо в задницу. Девка застонала, пока хуй разрабатывал задок, но царь ей исправно и ласково в тот момент бередил слизкий клитор и девка постепенно расслабилась, жопа её поддалась на крепкую ласку. Девка стала поохивать, а царь так растеребил ей увёртливый язычок внизу живота, что такая же чернобровая как её хозяйка пизда пустила обильные слюнки царю на ладонь и девка, громко крича и подёргиваясь, кончила:. Под конец все отъярённые пары уселись устало в кружок и царь вывел на середину круга оставшуюся невыебанной девку-красу из-за которой и пошёл летабельный тот сыр-бор. Загнув девку перед собой раком, царь со смаком отодрал её в предварительную и потом поручил всем по кругу девке ублажать и дрочить. Все по очереди волновали начинавшую уже утомляться девку, когда царь растопырил её на золотом мостике и впердолил ей в окончательную и по настоящему. Девку выгнуло не слабже того мостика на горбатом хую и несколько раз опровергало в беспамятство сдадостного экстаза. Пока царь не смиловался, не вынул хуй и не дал отсосать девке остаток своей могучей силы в алый маленький рот, так что у девки по усам текло и в ротик попало:
-Ковёр: самолёт!: — определил царь, переводя дух. И отослал всех на хуй, чтобы не мешали почивать, что было крайне необходимо после трудов столь ратных. Очнулся царь только к вечеру. Проснулся и пришла к нему мысль. «Вот это послал бог невестушку, думает, и пироги у неё лакомы, хоть только их в рот и бери, и ковёр у неё такой, что только в сказке летать. Надо теперь полюбоваться на саму такую красу». И позвал тогда царь сыновей и приказал быть к завтрему с невестами у него на пиру. Будет царь самолично невесток смотреть.
Пошли сыновья по домам. Старшие — спокойные, а Ванька и вообще идёт — в хуй не трубит. Моя маленькая думает столько чудес может, что здесь не горюй-выкрутимся. Пришёл, рассказал дома лягушке-царевне третье задание царя, а только смотрит что-то не весела лягушка его малая. Тогда Ванька обеспокоился и говорит, что ты мол, моя маленькая, закручинилась, или не по силу нам задание такое. Так ты скажи, говорит, накладу я на все энти испытания с прибором за руб двадцать и двинем мы с тобой из земной юдоли в неведомые доли.
-Нет, — отвечает ему лягушка-царевна, — это дело — не дело ещё. Да что-то видится мне больное в завтрашнем дне — не пройти, не обойти.
-Не горюй, — говорит тогда Ванька-царевич маленькой своей лягушке. — Я тебя по-любому из любой беды выручу. И завтрева тебя никому не отдам. От любого горя отстою.
Улыбнулась тогда неприметно только лягушка своим маленьким ртом и говорит:
-Хорошо, Ванюш, ложись спать спокойным, а я за завтрашний визит к батюшке-царю похлопочу.
На том и порешили. Пошёл Ванька спать, а только в ту ночь и подавно не спалось молодцу. Такую красу голую от светло очей до пизды вновь захотелось посмотреть. Да и то понятно — сокровище ведь родное, а вроде как до локотка не дотянуться, не полакомиться. Вот и не сдержал Ванька. Как только лягушка-царевна на лапках вытянулась, да потянула лягушкину кожу с пизды, обернулась красавицей в миг, вошёл Ванька в горенку, обнял свою ненаглядную и поцеловал крепко. Взасос. То есть по-взрослому поцеловал, от души, а Елена Прекрасная только вскрикнула, немного забилась в его руках и упала из его объятий без чувств. У Ваньки аж ноги подкосило, так хуёво ему от этого стало. «Что же ты хуев друг, думает, наделал». Придерживает Елену Прекрасную, а она глаза открыла и говорит:
-Не стерпел, Ванюша, маленько не стерпел. И немного-то было, чтоб видеть меня было нельзя, чтоб мне заметно. И сказать-то я этого тебе, Ванюш, не могла.
А потом улыбнулась охуевшему Ваньке и погладила по кудрявым вихрам:
-Долбоёб ты, Ванюша мой ласковый. Долбоёб-долбоёб. Нельзя мне было тебе сказать, а нужно было тебе вытерпеть. А ты ж у меня как зачешется хуй, так обязательно и вонзится. Как термоядерная ракета стратегического назначения в действии — хуй чем удержишь. Ищи теперь ветра в поле, а меня по-прежнему у Кащея. Вот оно моё тяжело, то что виделось. Выручи меня Ванюш, не оставь. Тяжко будет мне у Кащея опять:
И увидел Ванька, чуть не седея с горя весь, как Елена Прекрасная, фея ненаглядная его Ванюш растворяется в воздухе прямо в его руках. Совсем как в Древней Греции, только ни хуя тут не было радостного:
И собрался тогда в дорогу слегка подвинувшийся с ума Иван. Зашёл попрощаться к бате-царю. У меня Кащей невесту забрал, поведал мрачнее тучи горе своё.
-Хуила ты, Ванька! Такую невестку мне не уберёг! Пиздуй с глаз моих прочь и обратно мне без неё, Елены Прекрасной своей, не возвращайся! На хуя такие царству герои, которые собственной бабы удержать не могут!!! А Кащея встретишь — предупреди от меня, что хуй с ним с тобой, хоть ты и самый на деле дорогой сын у меня, но мужик. Но если ты не вернёшься, и он баб мучить не оставит, то я уже осерчал. Пиздец тогда всем Кащеям сразу, соберу какие под руку попадутся, выведу на чистую воду и переебашу всех подчистую. К хуям!
И отправился Ванька тогда в потемневший для него мир искать ненаглядную свою красу, потому что ни хуя его мысль о её муках в кащеевом плену не грела:
* * *
И пошёл Ванька в далеко, далеко, далеко — куда глаза глядят. Идёт лесами тёмными, идёт горами мохнатыми, идёт чёрными по ночам степями. И вот доводит его дорога в чудный лес. Стоит лес с виду не приметный ничем, а внутри, будто рябь идёт. Пригляделся хорошенько Иван, смотрит — комары пляшут. Водят хороводы, наполняющие воздух, и будто ждут: ну ничего, ступил в лес Иван. Облепили, обсели его со всех сторон комары и ну кровь пить. Пьют и приговаривают «Пьём в речку, пьём в ручеёчку, пьём в глубокий колодец». Как услышал те слова Ванька в третий раз, так и вскружило голову ему неземным угаром:
В этой темнице ни хуя ласкового не было. Кормить видимо совсем не собирались, а прогулки существовали только до параши и обратно. «На хуя нам такая радость», подумал Ванька, ощупывая болевшую после вчерашнего голову и вдруг вспомнил, что не пил. Здесь кроме воды пить было нечего, и вода была не всегда. А голова раскалывалась как ёбанный в рот. И тогда Ванька вспомнил, что по вечерам здесь пиздят. Больно и без разбору. От такого воспоминания похуёвело ещё больше и Ванька стал тупо зырить в тусклое маленькое не видящее почти ни хуя окошко. «Перепиздить их на хуй тут всех:», пришла одинокая тоскливая мысля. И тут же зависла. Никого не хотелось пиздить, а хотелось подальше всех скопом сослать. Ванька потянулся с тоски и вывернул с корнем и куском стены обитую железом лавочку. От осыпавшихся грудой кирпичей вспыхнуло облако пыли и Ванька отошёл и уставился в окно.
Когда поосела пыль Ванька поуспокоился уже немного и повернулся вернуться сесть на скамеечку, но сразу чуть не обалдел: сквозь пролом на него с непередаваемым изумлением смотрели разные серые мордочки. «Глюки:», подумал Ванька и поморгал усердно ресницами отгоняя мохнатыми веками глюков. Но глюки не уходили. Не исчезали. Не улетучивались. Тогда Ванька спросил: «Вы кто?». И услышал до боли знакомые бабий прячущийся визг. «Ебать!:», подумал Ванька озадаченно, и было с чего — сгоряча он как выяснялось ломанул стену в соседнюю камеру, оказавшуюся охуенно женской. И ебать видимо предстояло основательно,поэтому Ванька сразу приступил к наведению порядка. Слегка расширив плечами образовавшуюся в стене дверь, он объявил:
-Тише, бабоньки, тише! Ебать буду по очереди и всех поровну.
И бабоньки сразу стихли, поняв, что здесь видимо и в самом деле не хуй визжать. И рассказали Ваньке, что они тут давно, потому что их Кащей попиздил из родных мест, наматросился и побросал в темницу. Ёбарь хоть и знаменитый на весь мир, но порядку никакого и пользовал бабонек редко. А здесь только один луч солнца бывает на всех по очереди и охрана кобелино-злая. Ванька огляделся по сторонам. Камера была, конечно, куда больше его одиночного карцера, но и бабонек было немеряно, поэтому жилось им всё-таки тесновато. «Ладно, бабоньки, наладим мы всё и рано или поздно что-нибудь придумаем, а пока надо меня у вас упрятать, сказал пленницам Ванька. Для имитации побега он вернулся в свою камеру и убрал наружную стену с окошком рухнувшую прямо в глубокую пропасть. А после ушёл в женскую камеру и заложил горой кирпича нарушенную стену. Явившаяся к вечеру пьяная охрана решила, что он в камере буйствовал, а потом выпал в пролом в пропасть. А Ванька так и остался жить среди бабонек.
К разрешению назревших женских вопросов Ванька приступил тем же вечером. Подобрав девку поядрёней он подошёл и спросил: