Зара ждала меня в портике возле Музея Изящных Искусств. Одетая в серый демисезонный плащ, она зябко поводила плечами, втянув шею в пестрое гнездо шерстяного шарфа. На фоне внушительного фасада музея она казалась мне тонкой камышинкой, укрывшейся в тени каменного исполина. Я взбежал по ступенькам, состроив самую виноватую физиономию, на какую был способен. Мы робко обнялись. Я заглянул в ее худое малокровное лицо, пальцем отвел темную прядь со лба: её серые глаза были полны осенней мглы.
— Я собиралась уходить, — процедила она, отворачивая голову. – Не думал же ты, что я буду звонить, выяснять твое местоположение? Сегодня очень холодно. А я почему-то пальто не надела. Нравится тебе этот мой новый плащ? Хотела покрасоваться перед тобой…
Я знал наперед её упреки. На все редкие свидания, что мы назначали друг другу, я приходил с непростительным опозданием. Я подсознательно искал отсрочки этих трудных встреч. Мне всё нравилось в подруге – ум, манеры, независимость суждений, эстетический вкус – но, увы, сердце моё молчало, как молчала и моя плоть.
Её легкие прикосновения были приятны, мелодичная речь убаюкивала измотанную душу; целуя мягкие свежие губы, я испытывал ненавязчивую радость единения с этой доброй и отзывчивой девушкой, с такой серьезностью относившейся ко всем моим проблемам и переживаниям. Но я понимал, какое это беспощадное лукавство – убеждать себя и её, что это любовь и что у неё есть будущее. Думаю, интуиция подсказывала ей, что я не продвинусь дальше установленной точки, если меня не подтолкнуть. Но, будучи натурой гордой, она даже на долю секунды не допускала мысли о таком принудительном методе воздействия на мою мужскую нерешительность. Так мы и брели исхоженными тропами, замалчивая главные слова, избегая грубых, но спасительных жестов. Странно, но она явно любила меня. И, как я понимаю, это было её мучительной слабостью, единственной уступкой волевому характеру.
У меня же хватало сил лишь на оттягивание неизбежного краха…
— У Ратмира заглох мотор, когда мы возвращались из загорода, пришлось дожидаться авто-эвакуатора. Я так закрутился с ним…. Ты же знаешь, он такой нытик. Прости, пожалуйста…
Зара невесело улыбнулась:
— Мальчишки…. Вся ваша жизнь зависит от дрянных железяк!
Она взяла меня за руку (она никогда не брала под руку, как это принято у девушек), слегка подтолкнула плечом:
— Давай отогреемся в здешнем бистро. Не знаю, что там едят музейные старушки, но думаю, мы переварим сейчас любую снедь, лишь бы она была горячей.
Позже, проводив её до дома, я наскоро коснулся губами её обветренных бледных губ, желая спокойной ночи и светлых снов. Она иронично улыбнулась, давая понять, что от неё не укрылась моя трусливая уловка. Рот её улыбался, а в глазах устало гас чахлый огонёк надежды.
*****
Я сидел перед телевизором, разгрызая залежалые галеты, и уныло тыкал пальцем в кнопки пульта. Родители без предупреждения уехали на свадьбу папиного сотрудника. К дверце буфета была пришпилена оповестительная записка. Мне было лень разогревать ужин, оставленный матерью на плите; высыпав в миску первые, попавшиеся мне под руку заедки, я поплелся в свою комнату, включил старый ящик и растянулся на жесткой спартанской тахте, которую в прошлом году отец купил для выправления моего неидеального позвоночника.
«Я убью Жиля, — кричал с экрана герой очередной невротической французскойдрамы. – Он расплатится за свое коварство! Кто дал ему деньги на эту выставку?! Боже, он сцапал успех из-под моего носа! Где этот жалкий недоучка?!»
Я переключил канал. По сверкающему на солнце гоночному полотну яркими бликами пронеслись лакированные болиды Формулы 1. Невидимый комментатор с энтузиазмом пояснял ход ралли на немецком языке. Его лай больно отзывался в моем воспаленном мозге и, сделав еще пару тщетных попыток найти что-то стоящее, я отключил телевизор. Комната погрузилась в темноту. Сквозь неплотно забранные планки жалюзи чуть пробивался мертвый свет от неоновой вывески «Аптека» на углу улицы. Я забился в угол, по-стариковски обмотав ноги пледом. В гулкой тишине комнаты раздавался лишь предсмертный хруст галет в моих зубах.
Не знаю, сколько времени прошло. Кажется, я задремал. Мерное жужжание мобильника просочилось в моё затуманенное сознание, будто настырный шмель влетел в больничную палату, где все страдальцы хотят лишь одного – уснуть, уснуть на чертову сотню лет. Не глядя на мерцающий дисплей, я поднес аппарат к уху.
— Марат, — долетело до меня с другого конца города. – Марат, я её потерял…
Я резко спрыгнул с лежанки, миска с грохотом покатилась по полу, разгоняя остатки сна. Глухой и безжизненный голос, мой самый любимый голос на свете, что-то говорил, сглатывая комки невыплаканных слёз. Неделя прошла момента нашей последней встречи. После того, как он отказался от моей помощи, я, смалодушничав, так и не позвонил ему. Холодным рассудком я понимал, насколько непотребным и двусмысленным может выглядеть моё участие в беде, постигшем его жену. Мне казалось, что сам мой голос в мембране телефона может показаться ему отвратительным, а мысль о моем присутствии рядом – кощунственной. И вот сейчас я с ужасом осознавал, до какой степени подлой была моя безучастность.
— Ты где? – пробормотал я, прижимая трубку к уху плечом, а сам тем временем натягивал джинсы. – Дома или в больнице?..
— Я в городе N, — прошелестело в ответ. – Я перевез ее в самую лучшую клинику. Только смысла в этом не было.
Я вновь опустился на тахту. Он далеко. Только нить голосов между нами. Он не хочет отсоединяться. Почему он позвонил мне? У него есть семья: родители, две сестры, младший брат…. А где его сын теперь?.. Что там вообще творится?
— Как это произошло? – задал я самый бессмысленный из вопросов.
— У нее два дня не спадала температура, потом началась сильная интоксикация… Её чем только не кололи, понимаешь? – родной бас сорвался, судорожно набирая воздух. – А после отказало сердце…. Я там был, в палате….
— Ты все видел? – прямо спросил я, утратив всякую чуткость. – Её могли спасти?
— Нет, — после долгой паузы отозвался он. – Все было предрешено. Они просто тянули время.