Разрешите отрекомендоваться, Ирина Киселева. Я не фантазия автора, повествующего обо мне, и не плод его воображения. Я его воспоминание. Одно из самых ярких и впечатляющих. Из разряда тех, что остаются в сердце на всю жизнь и тех, о которых никогда не забыть. Без прошлого, нет настоящего, а без настоящего не будет будущего. Кто знает, возможно, цепь времен когда-то замкнется, и это воспоминание сменится новым. Но пока этого не произошло, берите то, что есть. Читайте, вспоминайте обо мне вместе с автором, и не судите строго… наверное.
Начать, вероятно, следует, как обычно, с начала. С моего переезда в Ташкент. Точнее, с поступления в ВУЗ. Специальностью и будущей профессией грузить вас не стану, это совершенно не интересно. Скажу лишь, что в идеале я должна была бы стать сначала просто ученым. Затем большим ученым. После этого ученым с мировым именем. Потом премия дяди Нобеля, лучи славы, десятилетнее турне по лучшим университетам мира, с докладом о том, как я стала Великой. И, наконец, годам к тридцати семи — брак, семья, счастливая пенсия и целая стенка в спальне, увешанная итогами всей моей жизни в рамочках.
Однако это в идеале. В реальности же все было иначе. Дабы перечисленное имело право на жизнь, нужно было, для начала, гением быть, коим я никак не являлась. Мой школьный аттестат, с обилием «четверок», «притянутых за уши», мог бы красноречиво рассказать об этом. Одиннадцатый класс был целиком и полностью посвящен тому, чтобы хоть как-то нагнать все то, что я упустила за годы занятий художественной гимнастикой. Бесконечные разъезды по соревнованиям, с освобождением от школьных занятий, огорчили меня в выпускном классе настолько же сильно, насколько радовали в младших и средних классах.
Когда стало очевидно, что перспективы строительства моей спортивной карьеры довольно туманны, если не призрачны (спортсменкой я тоже не особо талантливой оказалась), моя мама поняла, наконец, что не получится из меня второй Людмилы Савинковой (первая чемпионка мира по художественной гимнастике). На семейном совете было решено поступать туда, где у отца были кое-какие связи. О том, что буду зачислена практически без экзаменов, я знала задолго до выпускных экзаменов. Но папеньку сразу предупредили, что бестолочь держать не будут. Помогут только поступить, а дальше уже крутись сама, как можешь.
Вот и пришлось в последний школьный год поторапливаться, наверстывая упущенное. Как результат – более или менее восполненный пробел в знаниях, при полнейшей ненависти к учебникам, физике, алгебре и прочим точным (и не очень) наукам. В общем, сдали экзамены, пережили выпускной бал, простились с одноклассниками, надоевшими за одиннадцать лет, и разъехались кто куда. Меня, как я уже сказала, в столицу родной страны занесло. Ехала в предвкушении новой, самостоятельной жизни. Свобода, полученная после долгих восемнадцати лет родительского контроля и бесконечных пересудов, тянула к себе, как магнит.
На новом месте освоилась быстро. Поселилась в женской общаге. Раззнакомилась с девочками, сразу принявшими меня в студенческий коллектив. Обратила внимание на мальчиков. Дома на это не было ни времени, ни возможности. Родители, точнее мама, перекрывала кислород в этом направлении. Судя по неиссякаемому потоку внимания со стороны сокурсников, и неприязненной зависти сокурсниц, природа хоть в чем-то меня не обделила. Ухаживания парней принимать не спешила. Выбирала того, кто по душе придется не только внешними, но и человеческими качествами.
К сожалению, подобный молодой человек все не попадался. Был один мальчик, узбек, в сторону которого чаша весов склонялась все больше и больше. Но все лишь оттого, что его настойчивость нельзя было не поощрять. Он заваливал меня цветами и дорогими безделушками. Придумывал все новые и новые способы произвести на меня впечатление. Подружки поражались, отчего я «резину тяну», и не строю с ним отношений. А я попросту не знала, что ответить. Не им, нет. На их мнение относительно моей личной жизни мне было плевать. Я не знала, что ответить самой себе. Ведь парень и не дурак, и симпатичный. Хотя, чего уж там душой кривить, настоящий красавчик. И горы сворачивать ради меня готов. Тем не менее, ценила и любила его, исключительно, как друга. А того, чего он хотел – дать не могла. Сердцу не прикажешь.
К чести Мансура (я не представила его вам? какое упущение!) он, как и многие восточные мужчины, умел терпеливо ждать взаимности. Однажды, ради сближения, предпринял очередную попытку затащить меня в свою жизнь, и избрал для этого не очень изобретательный, но достаточно разумный ход. Зашёл с другого фланга, как сказали бы военачальники. На дворе в ту пору уж поздняя осень стояла. Мансур, подвозя меня с занятий к общежитию, пригласил на свой День Рождения. Сказал, что, несмотря на круглую дату (20 лет, он тогда уже на третьем курсе учился), торжество будет обособленным. В формате «все свои».
Я, конечно же, согласилась, деваться было некуда. Приглашал он меня, как подругу, хотя я осознавала, что этот шаг – завуалированное знакомство с родителями. В назначенный день и час явилась к нему домой. Вся, естественно, расфуфыренная, и навороченная. Родители Мансура людьми обеспеченными были, вращались в тех кругах, которые высшими принято называть. Так что, лицом в грязь ударить было нельзя. Одевали меня всей общагой. В моей комнате целый консилиум из девочек был собран, когда различные варианты примерялись. Получилось довольно неплохо. Стильно, не броско, но со вкусом.
На торжество, действительно, только самых близких собрали. Хотя, это вовсе не означало, что народа было мало. За праздничным столом восседало несколько ближайших друзей именинника и уйма его родственников. Дяди, тёти, братья и сестры в различных коленьях. Само собой мама и… папа. Папа. Папа. Папа Мансура… Вот видите, до сих пор меня «клинит». Я никогда не думала, что с первого взгляда можно настолько сильно «втрескаться» в мужчину. Не влюбиться, а именно «втрескаться». Захотеть его. Захотеть в плен его объятий. Захотеть сгореть в нем всей, без остатка. Раньше казалось, что это всего лишь литературный штамп, которым писатели пользуются при написании «бульварных романчиков».
Оказалось, что не штамп. Смешанные чувства, переполнившие меня в тот момент, были настолько же реальны, как и этот мужчина. Как же он был хорош! Высокий, статный, косая сажень в плечах. На свои пятьдесят, с небольшим, никак не тянул. Лет сорок – это максимум. Если бы не виски, посеребренные почтенной сединой – ни за что полтинник не дать. Подбородок волевой. Взгляд упрямый и прямой. Таким металл резать можно. Имя было под стать хозяину дома, Арслан (то есть, Лев). Обращаться к нему просто по имени было бы слишком невоспитанно. Потому я сразу же узнала, что по отчеству он Батырович. Не помню, как оказалась за столом, сидящей напротив него, но тому, кто посадил меня на это место, была искренне благодарна.
Застолье началось с его же тоста, произнесенного дивным баритоном. Отдавая дань уважения к интернациональному составу гостей, говорил Арслан Батырович исключительно на русском языке. На том языке, который все понимали, и, следуя его примеру, говорили весь вечер только на нем. Далее папа Мансура, ни с кем не сговариваясь, вел вечер, словно опытный капитан, ведущий судно знакомым фарватером. Много шутил, раз за разом, заставляя всех нас надрываться от хохота. Рассуждал о международной политике, в которой, безусловно, очень хорошо разбирался, и поддерживал любые разговоры гостей. Казалось, не существовало такой темы, по которой ему нечего было бы рассказать или добавить к услышанному.
Весь вечер я украдкой любовалась мужчиной своей мечты, внимая каждому его слову, практически не отвлекаясь на окружающих. А вот он меня не замечал. Ни разу не посмотрел вплоть до моего тоста. Зато, когда я взяла слово и поднялась со своего места, Арслан обдал меня таким обжигающим взглядом, что у меня едва ноги не подкосились, а по лицу, наверняка, румянец разлился. В этом взгляде было все. И благосклонность, и заинтересованность, и даже похоть! Да, похоть! Её невозможно было спутать с чем-то другим. Собраться с мыслями и произнести стоящее поздравление у меня не вышло. Я что-то мямлила, желала стандартных благ, потом замялась, поскольку всё никак в себя прийти не могла. И вот тогда Арслан покорил меня окончательно. Он остроумно подхватил моё оборванное пожелание и вывернул его, таким образом, будто мы с ним изначально совместный тост задумывали.
В итоге, нас в бурных овациях искупали, и похвалили за хитрый ход. А после этого Арслан, вновь, стал безучастен ко мне, заставив усомниться в том, что сначала показалось мне несомненным. Он вновь не замечал меня. Вновь игнорировал мои потаенные взгляды, которые грозили выдать мои восторги с «потрохами». Не скажу, что я страдала от этого. В конце концов, я все равно ни на что не рассчитывала. Даже при наличии встречной симпатии между мной и этим взрослым мужчиной ничего не могло произойти. Я даже и мысли подобной допустить не могла. Это было бы слишком аморально, и совершенно не в духе моего воспитания. И все же, несмотря ни на что, самолюбие, в определенной степени, было задето. Настроение было испорченно и я, извинившись перед именинником, покинула торжество, сославшись на плохое самочувствие.
Мансур был очень расстроен, но отговаривать не стал. Молча проводил меня до такси, и попросил отчитаться, как только станет лучше. Даже выразил надежду на то, что я еще вернусь. Парень совершенно точно планировал дальнейший вечер несколько иначе.
По возвращении в общагу, меня встретило три пары недоуменных глаз соседок по комнате. Часы показывали половину девятого, и девочки никак в толк взять не могли, почему это я так рано домой заявилась, да еще и с кислой миной. Они-то меня раньше утра увидеть никак не ожидали. А отсутствие заявления о том, что мы с Мансуром, отныне, официальная пара и вовсе не признали. Пришлось и им соврать, что мне нехорошо. Не рассказывать же было о «положенном глазе» на его (Мансура) отца.
В тот вечер мне еще долго покоя не давали, выспрашивая все новые и новые подробности посещения семьи будущего жениха. Забавно, но ни одна из подружек, даже мысли не допускала о том, что в наших с ним взаимоотношениях возможен другой исход. Я не доказывала им обратное. Пусть думают, что угодно. Меня тогда заботил единственный вопрос: когда же они, наконец, все позасыпают и оставят меня, наедине, со своими мыслями… и пальчиками.
Да, пальчиками! В то время мне еще не ведомы были мужские ласки. Городок у нас маленький. Даже если и не брать во внимание препятствие в лице мамы, то расстаться с девственностью и сохранить это в тайне, все равно было не с кем. Зато я прекрасно изучила свое тело руками. Я уже и не знаю точно, в каком возрасте открыла для себя радость рукоблудия. Но случилось это очень рано. Задолго до первой менструации.
С тех пор, практически каждую ночь, перед сном, я стаскивала с себя трусики, прятала под подушку и предавалась сладострастному сеансу мастурбации. В связи с необходимостью поддержания повышенного уровня конспирации, я научилась ласкать себя и кончать совершенно бесшумно, вне зависимости от степени яркости оргазма.
«Оторваться» по полной программе получалось лишь, когда бывала одна дома. Тогда в ход шла заученная наизусть видеокассета с порнофильмом «Тарзан», раздобытая некогда у подружки. А она, в свою очередь, стащила её для перезаписи из коллекции отца. Правда, ей потом неслабо влетело за это. Как оказалось, отец запоминал (или записывал, я подробностей не помню) то место, где остановил воспроизведение. А мы с ней тогда до этого не догадались и оставили все так, как было. В общем, подружке-то влетело, но копия записи у меня осталась. Осталась для того, чтобы сводить меня с ума, демонстрируя раз за разом неутомимого Рокко Сиффреди.
Говорят, что девушки предпочитают софт-порно. То есть демонстрацию секса, с уклоном на лирику, нежность и романтику. Наверное, так и есть, не берусь утверждать обратное. Но относительно своих предпочтений в порно скажу, что это точно не обо мне. С ранних лет меня интересовал секс, ориентированный на животную страсть и отсутствие равноправия во время полового акта. Мне нравилось представлять себя в полной власти мужчины. Представлять, как он будет овладевать мною так, как ему вздумается. Представлять грубость и пошлость ситуации, в которой, при этом, я буду оказываться. Именно так себя и вел Рокко на экране с рядом своих партнерш.
И именно так, в моей фантазии, вел себя и Арслан. В ту ночь я часа полтора натирала свой клитор, и мечтала о члене понравившегося мужчины. Представляла себя лежащей на том самом столе, за которым мы ужинали, обнимающей Арслана ножками. А он трахал меня, не целуя. Трахал долго и жестко, на грани насилия. Я не ведала чувств женщины, которую имеют таким вот образом, но очень живо представляла её ощущения и кончала. Кончала, кончала и кончала. Раз пять или шесть, вероятно, кончила. А потом, совершенно изможденная, провалилась в бездну сна, из которого вернулась уже утром, когда сработал будильник, и настала пора собираться «на пары».
Идти в универ совершенно не хотелось. Мысль о том, что придется видеться с Мансуром, была невыносима. Все оттого, что за содеянное минувшей ночью (пусть и в фантазиях) с его отцом было ужасно стыдно. У меня всегда так. Многое из того, что ночью не кажется мне вопиющим беспределом, с утра и в течении всего следующего дня, заставляет меня беспричинно краснеть при одном лишь воспоминании об этом. С другой стороны, если не появиться на занятиях, Мансур решит, что я по-прежнему нездорова и приедет сюда проведать меня. А это будет еще хуже, нежели несколько минут разговора в коридоре учебного корпуса.
Так что, пришлось вставать и переться на учебу. Благо, погода была теплая, и не пришлось одевать что-то теплее плащика и любимых осенних сапожек. Про полувер с широким воротником под горло, и удобные джинсики даже говорить не стоит. Той осенью подобный стиль в одежде нравился мне больше всего. Первая лента тянулась невыносимо долго. Во время неё я твердо решила, что сегодня же возьму билет домой и сбегу на несколько дней из Ташкента. Мне нужно было сменить обстановку.
Сразу после первой «пары» я решительно двинулась в сторону деканата, намереваясь выпросить у зам.декана разрешение на отъезд по уважительной причине. Пока шла и придумывала её (уважительную причину), раздался звонок моего мобильного телефона. Порывшись в сумочке, достала любимую «Нокию» и посмотрела на черно-белый экранчик. Номер был неопределенным. Интересно, кто бы это мог быть, подумалось мне. Мне еще никто и никогда не звонил с неопределенного номера. Я отошла в сторонку и сняла трубку:
— Алло?!
— Алло!! Ирина? Ты? (знакомый голос)
— Да… Ирина… А кто это? (озадаченно)
— Это Арслан Батырович, папа Мансура. Тебе сейчас удобно говорить?
— Да… удобно… (по-прежнему озадаченно)
— Как твое здоровье?
— Хорошо… спасибо…(теперь уже удивленно)
— Это хорошо, что хорошо. Ты вчера так неожиданно и очень не вовремя уехала. Мансур сказал, что тебе стало плохо. А я с тобой поговорить, кое о чем, как раз хотел. Мы можем сегодня встретиться?
— Мо-можем… (запнувшись). Но зачем?
— Я тебе потом скажу зачем. Разговор не телефонный. Ты сейчас очень занята?
— В принципе – нет. У меня сейчас английский, я его пропустить могу, если нужно.
— Нужно, очень нужно. Буду ждать тебя около второго корпуса через десять минут.
— Хорошо, я сейчас подойду.
Пока шла ко второму корпусу, чуть сознание от напряжения и волнения не потеряла. Зачем он меня вызвал на встречу? О чем поговорить хочет? Мы ведь с ним даже не знакомы толком! Какие у нас с ним могут быть общие темы для разговора? И тут меня осенило. Ну конечно! Мансур! Он хочет со мной о сыне поговорить, больше не о чем! Наверняка, заведет разговор о серьезности намерений отпрыска в моем отношении. Тогда не страшно. Главное – не давать никаких обещаний. Я полностью успокоилась и когда около подъездной площадки мне моргнула фарами видавшая виды ВАЗовская «шестёрка», я без сомнений открыла переднюю дверцу и уселась рядом с водителем.
В салоне пахло освежителем воздуха, мужским одеколоном и сигаретным дымом. Куривший в окошко Арслан выбросил окурок и завел двигатель. На моё «Здравствуйте», ответил недоброжелательное «Привет», включил передачу и тронулся с места. Куда мы ехали и зачем, я не понимала. Арслан хранил необъяснимое молчание. Я решилась заговорить и произнесла, в надежде на развитие разговора:
— А Мансур вроде бы говорил, что у Вас «Тойота».
— В ремонте она.
И все! Больше вообще ничего не сказал! Я недоумевала о том, что происходит. Внутреннее напряжение росло с каждой минутой, и, вскоре, приняло форму откровенной обеспокоенности. Куда и зачем мы едем? Какой-то совершенно незнакомый район за окном. Я здесь никогда не была. Высотки сменились двухэтажками и нагромождениями гаражей во дворах. Свернули в жилую зону. Какой-то глухой дворик. Кругом – ни души. Мне уже не просто не по себе, мне уже страшно.
— Где мы? Зачем сюда приехали?
— Где-то. Затем, — Арслан последовательно дал два бессмысленных, совершенно издевательских, ответа на мои вопросы и заерзал в кресле, потянувшись руками к ширинке.
Меня словно парализовало, когда до меня дошел смысл и цель этой поездки. Я с ужасом наблюдала, как была расстегнута молния и пуговица брюк. Как они (брюки) вместе с черными трусами были стянуты вниз до самых щиколоток. Как моему взору был явлен набрякший, но пока еще мягкий пенис. Мясистый, обрезанный, с головкой удивительного, небесно-голубого цвета. Он выглядел совершенно не так, как на экране у любимого Рокко Сиффреди. Сейчас он не казался мне столь же аппетитным и желанным. Он совершенно не возбуждал меня и был скорее мерзок, нежели привлекателен.
Аналогичные чувства вызывали и здоровенные, выбритые яйца темно-коричневого, почти черного цвета. Однажды в детстве, когда я гостила в России у бабушки и бегала с двоюродной сестрой на пастбище за коровой, я видела вблизи яйца быка черной масти. Вот именно с ними у меня и ассоциировалась сейчас мошонка Арслана. Из ступора меня вывел его же (Арслана) дерзкий баритон:
— Хватит любоваться. У меня времени мало? Работать еще нужно. Сама отсосешь? Или помочь начать?
Вырвавшись из небытия, моей первой мыслью был побег. Для этого требовалось, всего-навсего, дернуть ручку, выскочить на улицу и припустить со всех ног в сторону оживленной трассы. Там он меня тронуть не посмеет. Так, скорее всего, и произошло, если бы не одно но. После произнесенных Арсланом фраз, мне совершенно не хотелось бежать отсюда. Мало того, что эти фразы были будто скопированы из моих ночных грёз, так еще и произнесены тем же человеком, что и в фантазиях.
Я не знала, что ответить своему похитителю. Сидела и нелепо хлопала на него глазками. Через долю секунды последовала короткая фраза: