Когда я, прокашлявшись, дал «добро», тетя Женя подняла Дашу, неожиданно для всех раздев ее до трусов (при Кате) – оголенная Дашка, не успев даже застесняться, растерянно таращила глазки, — и принялась чем-то поливать ее из распылителя. Оказывается, нужно было скрыть Дашину смуглость, и тетя Галя красила ей шею, спину, руки и ноги «в славянку». Катя явно залюбовалась на Дашуню, на ее сосочки торчком, а я наблюдал, как Дашино тело становится все белее и розовее, и плыл внутри от стыдного удовольствия за Дашу.
Потом тетя Галя подмазала ее еще немного – на личике появились едва заметные веснушки, – подсушила феном, и Мавка была готова! Дашуня голенькая, в одних трусиках, не одеваясь, прошлась перед зеркалами, — и у меня дух захватило от ее незнакомой, но такой нежной, трогательной красоты. Я бы снова не узнал ее.
Дашка была как пьяная. Эйфория переполняла ее, она порхала и танцевала перед зеркалом, строя рожи и махая сисями. Тетя Галя только переглядывалась со мной и с Катей: «порадовали ребенка, большое дело сделали»…
Теперь пришла моя очередь. Мне было почему-то страшновато, как в детской игре. Меня усадили в кресло; Даша, которой запретили одеваться, пока тело не высохнет, подошла и, сверкая сисями, отдала инструкции: покрасить меня в огненно-рыжий цвет! «Будешь ирландец!..»
Все время, пока меня красили, мне было жутко; кроме того, я вдруг страшно застеснялся (чего уж не было много лет). Голая — высохшая, но позабывшая одеться — Дашка порхала рядом, командуя процессом. Ее пытались выставить, как и меня, но не тут-то было…
Впрочем, меня красили значительно быстрей, чем ее: и с волосами, и с лицом справились за час с лишним. Уже через полчаса я перестал узнавать себя в зеркале: мне налепили нос, натянули кучу пластырей — не самое приятное ощущение, кстати, — и из зеркала на меня действительно начинал глядеть какой-то ирландский экстремист.
***
После покраски мы, отблагодарив снисходительную, но довольную тётю Галю и проникновенно попрощавшись с Катюшей, провели блиц-совещание: где лучше одеться — на базаре в новое, или дома в то, что есть? Поскольку красили нас долго — мы решили не терять времени и одеваться дома. Странное, волнующее ощущение — как окружающие отреагируют на наш вид? всем ли заметно, что мы — не мы? — страшно занимало нас, и мы таинственно перемигивались, как заговорщики.
А дома… Дома — жизнь внесла свои коррективы в безупречно продуманный план нашей игры, потому что я увидел пухленькую голышку-блондинку, в процессе поиска одежды сбросившую с себя все, — и потерял голову…
Через минуту мы уже стонали и перекатывались по кровати, забыв обо всем, — старались только не целоваться, чтобы не испортить грим… Я шептал Даше: «Значит, Катя, да? В-вот тебе Катя! В-в-в-вот тебе! В-в-вот!..» — с каждым «в-вот» всаживаясь в нее до упора с потрохами. Даша ухала и содрогалась, сжигая меня глазами-блюдцами — ей их расширили, по-моему, — и насаживаясь на меня с энергией дикой кошки. По-моему, у меня никогда еще не было такого бревна; кажется, я доставал им до самой матки, потому что Даша хрипела при каждом толчке, заглатывала воздух и судорожно шептала «глубже, глубже, глубже, глубже…»
Такой мощной, сокрушительной любовной волны — когда НЕЛЬЗЯ не сношаться — у нас уж давненько не было. Голову кружил «запретный плод» — секс против правил, секс вопреки планам, секс здесь и сейчас, и наплевать на всё…
Я вталкивался в нее до боли, сминая, по-моему, все ее внутренности в лепешку; тут я сообразил сделать штуку, о которой вычитал в Камасутре: изогнул Дашу крюком, подтащил лихорадочно ей под попку все наши подушки (у нас их — гора на кровати), сам встал на четвереньки — так, чтобы член и влагалище были не горизонтально, а диагонально или даже вертикально — и с силой стал нырять в Дашу и долбить её, как чушка, забивающая сваи. При такой позе, если правильно распределить тяжесть, вес тела помогает проникуть в самые недра…
Эффект был мгновенным: курносое личико дрогнуло, застыло — только губки беззвучно шептали «ещё!», — глазки заволоклись туманом, и… Даже я, как мне показалось, кончиком члена нащупал что-то глубинное, мягкое, горячее — и успел только подумать: достал до матки!.. Дашуня, обезумев, глотнула с хрипом воздух — «Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-и-и-и!..» — и дальше было нечто, о чем я вспоминаю с трудом: припадок эпилепсии, сумасшествие, истерика… Мы оба орали и плакали, терзая друг друга без пощады; я снова почувствовал, как член окунается в горячую волну, брызнувшую из Дашкиных недр и обжегшую мне яйца. Дашка чуть не вывихнула мне член, и он целый день потом болел… а я просто НЕ МОГ не кончить в Дашку, не наполнить ее своим семенем и энергией до краев, до ушей, до мути в голове!..
Спринцеваться не пошли, валяясь штабелем друг на друге и не имея сил шевельнуться, — я мысленно оправдывался статистикой, а Дашуня, по-моему, уже давно не прочь забеременеть, несмотря на все доводы разума… Посмотрим, как оно будет.
Вот так, по сути, и кончилась наша игра, не начавшись. Придя в чувство, мы снисходительно переглядывались — «что поделаешь, мол, — се ля ви», — улыбались, подшучивали над нашим животным порывом… Но — действительно — что поделаешь: увидели друг друга преображенными — и посходили с ума… Это, наверное, вырвалась наружу тайная, запретная мечта об измене, о сексе с незнакомым существом — отсюда и привкус «запретного плода», оглушивший нас, как бомба…
Краска на Дашином теле постиралась, и я смыл ее мыльной губкой, подвязав Дашунчику волосы; эта процедура возбудила нас повторно, и мы занялись любовью прямо в ванной.
Второй сеанс был медленным и нежным: мы стояли в ванной, обнявшись, терлись мыльными телами, а потом я ввел оживший член в усталую Дашину кисулю, и мы тихо танцевали свой любовный танец. В танце я беседовал с Дашей, облизывая ей мочки ушей:
— Девушка, как вас зовут?
— Меня? Олеся…
— Олеся? Какое красивое имя… Как оно идет к вашим золотым кудрям, к вашим голубым глазам…
— Я родилась в золотом поле, под голубым небом… О-о-о!..
— Полевой ветер завил вам волосы?
— Да-а-а… Я летала вместе с ним, и солнце красило меня своим золотом. А-а-а!..
— О-о-о… Девушка, что вы чувствуете?
— О-у-у… Я расцветаю изнутри. Во мне цветут лилии и васильки. Они… а-а-ах!… они распускаются во мне, и я умираю… а-а-а-а-а…