Из Дашки вытекло тогда небольшое озерцо, что бывает нечасто — раз в месяц-полтора (при том, что кончает Дашка, за редкими исключениями, каждый день, иногда и по два-три раза), а сама жертва сексуальных пыток оплыла на стуле, вымазанная в кондиционере, в слезах и в собственных выделениях, и невидящими глазами уставилась в никуда. Кроме всего, её потрясло и то, что она впервые в жизни смотрела в зеркале на свой оргазм. На лице ее была улыбка, которую я видел только в двух случаях: 1) у младенцев, источающих первобытное изначальное счастье, и 2) у Дашки после зверских оргазмов. Извергнув семя, Дашка не видела и не слышала ничего, кроме собственной нирваны…
Оргазм, одним словом, удался на славу, и я три дня ходил гордым петухом. Тогда я постеснялся публиковать рассказ об этой «пытке» – он казался мне слишком интимным и неинтересным для широкой публики, — и «пытка» легла в основу вымышленных повестей «Рабство» и «Фотосессия».
Я понимал, что муж в качестве парикмахера-инквизитора — это чудесно, но все же немного не то: обработка волос слилась для Даши с ее тайным влечением к женщинам, став её маленькой сексуальной тайной. Но тут уже ничего не попишешь…
…Сам-то я кончил тогда «между делом», любуясь на голую, обкончавшуюся жену…
***
Самая запретная, самая желанная наша мечта — побрить Дашу налысо. Она никогда не осуществится, я знаю, ибо это равносильно самоубийству, — но как немыслимо приятно и страшно дразнить друг друга этой жестокой мечтой! Дразнить, подстрекать, искушать, фантазировать… Кроме всего прочего, тут был и такой фактор: «а бритую ты меня будешь любить?» Дашуня ревновала меня к своим волосам!.. Глупо, конечно, — я Дашу буду обожать всегда и в любом виде, даже выкрашенную зеленкой, — но у женского сердца свои причуды, а меня воображаемое Дашкино бритье волнует до слез, до дрожи, до мгновенной острой эрекции; всякий разговор на эту тему всегда кончается бурным сексом.
Нам иногда снится, что Дашу бреют, причем всегда — против воли. (Я пишу «нам», потому что нам снятся одинаковые сны. Невероятно, но факт.). Эти сны печальны, как песни Стинга, и сладостны, как запретный плод; слезы расставания с чудом рождают странное наслаждение, которое нельзя ни понять, ни описать. Даша просыпается заплаканной, и я играю ее волосами, зарываюсь в них, смакую счастье их возвращения, глажу это пушистое чудо, и Даша со слезами на щеках погружается в уютный, безопасный мир яви, и детская улыбка цветет на ее смуглом личике…
Однажды мы сыграли в страшилку. Мы смотрели на Youtube ролики, посвященные бритью девушек налысо; их обилие подтвердило, что мы не одиноки в нашей странной мечте, — но факт, что многие девушки решаются НА ЭТО в самой взаправдашней, самой реальной реальности, заставил нас ёжиться от сладкой жути. Будто бы дьявол, который искушал нас во сне, вдруг явился к нам домой и позвонил в дверь…
Неоспоримая реальность этих сеансов бритья застилала разум. Я начал подстрекать Дашку (надеясь, что она высмеет меня) — смотри, мол, эти девушки решились побриться, а тебе слабо? Дашка, борясь с искушением, говорила, что у них не было таких волос, — и как раз в этот момент я открыл ролик, где бреют молоденькую, удивительно милую латинку с неописуемо роскошными черными косами до пояса.
Это зрелище потрясло нас, и особенно — Дашку; она медленно посмотрела на меня, ощупала свои волосы… У меня сжалось сердце… и как раз в это время бедную девочку обрили до последней пряди, обмазали ей лысину кремом и стали водить по ней станком. На лицо девочки было страшно смотреть… и на Дашкино тоже. Широкие-преширокие девочкины глаза глядели в зеркало; в них светилась жуть и отчаянная решимость… сердце кровью обливалось от жалости к ней, и одновременно — от жертвенного упоения происходящим. И все это непонятным образом перетекало в пах, где член стоял ноющим рогом, требующим немедленной ласки. Убить свою женственность, свою красоту, сознательно расстаться с ней ради терпкой красоты-на-грани-уродства, красоты жестких линий, острых очертаний… настоящее женское самоубийство, и одновременно — эротический подвиг!
Жестокая, непостижимая красота бритой девочки — когда лысину вычистили и вытерли — поразила нас в самое сердце; она казалась уродством на фоне роскошной чувственности прежних ее локон, — и тем не менее лысина была красива! Будто бы убрали все декорации, весь антураж — и оставили обнаженное женское «я», без покровов и прикрас, — и это глубинное «я» оказалось прекрасно и… женственно. Лицо зазвучало собственной музыкой, линия лысого черепа с каждой секундой казалась все пластичнее и совершеннее — нужно было только отвернуться от привычного сравнения с густой шевелюрой. Бритая девочка с удивлением убеждалась в этом, щупая свою свежую лысину, и в глазах ее светилась, как глубинное зарево, радость — изумленная, недоверчивая…
Все это время мы молчали; и вдруг Дашка хрипло сказала:
— Сейчас я брошу монетку. Если орел — останусь дома; если решка — пойду бриться.
Я похолодел. Хотел возразить, что не пущу ее, — но азарт дьявольской игры одолел меня, и я молча протянул монетку.
Бросок. Решка!..
Это было, как удар в сердце. Дашка подняла на меня глаза, полные ужаса и мольбы — «останови меня», говорили они, — и я смотрел на нее безнадежно, как на обреченную. «Что ж…»
Мы поднялись, оделись и отправились в ближайшую парикмахерскую. По дороге почти не говорили, переполненные общим ужасом и азартом. Это было «страшно, и сладко вместе»; я представлял себе Дашу лысой, и скулил от умилительной жалости к беспомощному чуду, обреченному на уродство. Было острое, леденящее ощущение волны, которая подняла и несет, несет нас невесть куда…
Дошли до парикмахерской. Посмотрел на вывеску, прочувствовал ее реальность, — и у меня вдруг что-то вспыхнуло внутри. С силой взял Дашуню за плечи, повернул к себе, сказал:
— Поигрались и хватит…
И — Даша с облегчением, с благодарностью упала мне в обьятия, рыдая и порывисто вжимаясь в меня, а я гладил ее кудри — пушистое сокровище, которое чуть было не потерял…
***
Мы тогда шли домой, обнявшись, а Даша рыдала, и все никак не могла успокоиться, и прохожие думали – «небось поссорились ребятки»…
Мы решили, что кудри, столь чудесно спасенные, требуют вознаграждения, и по возвращению домой я организовал исстрадавшейся Даше сеанс эротической головомойки.Признаться, я и сам разрывался от неутоленного желания…
Это был второй наш опыт. На сей раз я увел Дашу в ванную, наполнил ванну до половины, взболтал в ней пену, сел туда, Даша уселась сверху, спинкой ко мне, и после некоторых усилий оделась попкой на мой член. Анус у нее хорошо разработан — мы специально занимались этим весь предыдущий месяц.
Уже одно это было потрясающе — и для меня, и для нее. Сидеть в теплой пене, практически ничего не делая — и разрываться от нарастающей сладости! Такая поза — будто мина замедленного действия: она работает внутри вас, и сладость накапливается постепенно, но неумолимо — чтобы взорваться в самый неожиданный момент.