16.09.09.
Иногда я просыпаюсь еще до сигнала будильника. От какого-то тревожного чувства, природу которого трудно определить. И весь последующий день бывает наполнен этой тревогой; то мне начинает казаться, что я забыл что-то сделать или кому-то позвонить, то вдруг я спотыкаюсь на ровном месте, или вовсе вмазываюсь бампером в чью-то машину на парковке. Вот и сегодня я целый день ждал – ну когда уже? Что за фигня случится? А ведь обязательно… Самое мерзкое было то, что Лэм как раз уехал на два дня. По очень нехорошему делу. Которое вполне могло обернуться неприятностями. И потому я дергался сильнее обычного – был почти уверен, что мой мандраж предвещает удар именно с этой стороны.
Наши с Лэмом отношения тоже беспокоили меня. И уже давно. Во-первых, мы все никак не могли привыкнуть друг к другу, успокоиться, войти в некое привычное русло… Никто из друзей не знал о нас. Каждая наша встреча сопровождалась бешеными эмоциями, бьющимся сердцем, стыдом и чувственными терзаниями. А завершалась бурным сексом, после которого он ощущал себя виноватым, а я – эмоционально опустошенным. Все происходило как в первый раз, снова и снова. Несмотря на то, что я совершенно искренне любил этот секс и хотел его; откровенно наслаждался своей ролью, такой непривычной поначалу, и давно уже не испытывал боли, Лэм продолжал балансировать на грани. Он сжимал меня в объятьях, сладко измучивал ласками, пытаясь настроиться и, наконец, отдаться мне. Я не мог не видеть этих метаний. И не мог заставить его прекратить их. Ситуация становилась безнадежной. Я начал бояться, что он совершит глупость – обманет меня и покорится, просто чтобы избавиться от чувства вины. И тогда отношения будут безнадежно испорчены…
К вечеру ожидаемая неприятность, все-таки, случилась. Правда, она была не совсем неприятность… и не с той стороны, откуда ожидалась. Но я сразу понял, что значение этого события может оказаться очень весомым. Если не сказать – катастрофическим… Мне позвонил Кисэр и попросил о личной встрече. Сказал, что ему требуется дружеский совет по одному важному вопросу. Я всполошился было, но он раз десять повторил, что вопрос не имеет отношения к бизнесу и не сулит никаких ужасных последствий. Я совершенно растерялся; отказать было бы грубо, а согласиться… Вечер наедине с ним. У меня дома. Или у него – какая разница, кровати те же самые. Все помнят… Черт.
Оторвав его от себя с мясом после восьми лет отношений, я не чаял остаться в живых. Но не сделай я этого, погиб бы наверняка, измученный скандалами, ревностью и соперничеством. Он несколько месяцев осаждал меня, как средневековую крепость, стоя под окнами и выкрикивая признания вперемешку с угрозами. Он говорил, что я сошел с ума, что это невозможно, что мы не сможем так жить. Я понимал, что он прав, но трусливо забивался в уголок, обтирая платочком отвоеванное обратно маленькое, окровавленное сердце.
С тех пор прошло еще восемь лет. Я успел потерять дочь, прожить целых десять месяцев с одной прекрасной девушкой, потом влюбиться в парня, и подумать, что это навсегда. Через три года жестоко разочароваться и впасть в депрессию. И, наконец, рухнуть в омут отношений с Лэмом — человеком, который с одинаковой долей вероятности мог стать моей любовью до конца дней или последним ударом, после которого я не поднимусь… В жизни Кисэра за это время не изменилось ничего. Не случилось ни одного серьезного романа, не прорезалось ни малейшего зачатка совести. Очаровательный засранец продолжал пить, курить и блядовать, но в последние годы как-то грустно. Обреченно, я бы сказал. Внешность его стала еще притягательнее; она оформилась окончательно. Глубокие следы порока отпечатались на бледном, почти девичьем лице. Измученный страстями, печальный взгляд то ли Онегина, то ли Вальмонта, не оставлял потенциальной жертве ни единого шанса на спасение.
Как нельзя быть немножко беременной, так и невозможно немножко побыть с Кисэром. Я очень хорошо это знал, и старательно избегал встреч наедине. Он давно оставил надежду на воссоединение, но это не мешало ему откровенно упиваться своей властью. При любой возможности Кисэр снова и снова затевал странную игру в кошки-мышки. Маленькая, изящная мышь кокетливо посасывала кусочек сыра; ходила вокруг кота, чуть царапая пол когтистыми лапками. Останавливалась, красиво выгнув спинку, и медленно наматывала на тонкую кисть кончик длинного хвоста… Дрожащий от вожделения кот сглатывал слюну и мысленно проводил ногтем по ее нежным, бесстыдно-розовым ушкам. Но пошевелиться не смел. Он знал, что в эту же секунду мышка обернется стремительной пумой и бросится на него, чтобы с упоением вонзиться когтями в беззащитную плоть. Спина хорошо помнила сладкую боль от царапин и укусов.
Дважды переодевшись и трижды переставив на другое место бутылку его любимого коньяка, я почувствовал, что начинаю паниковать. Ожидание убивало меня; голова раскалывалась от противоречивых мыслей, ниже пояса все отяжелело и налилось истомой. Чем чаще я повторял себе «не смей», тем быстрее колотилось сердце. Наконец, он приехал.
Одет, как обычно. Внешне спокоен. Но что-то в глазах… Нет, вовсе не вероломная угроза соблазна, а грусть, и даже что-то похожее на раскаяние. Окончательно сбитый с толку, я усадил его на диван и поставил на стеклянный столик две тяжелых стопки с Курвуазье. Рассеянно бросив в них по несколько кубиков льда (не спросив у меня), Кисэр уставился на свои руки и не спешил начинать разговор.
— Что случилось? – я не выдержал молчания.
Он натянуто улыбнулся и потер запястье большим пальцем. Плохой знак. Действительно, что-то натворил…
— В общем, есть одна девочка. Двадцать два года. Инструктор по фитнессу. Умненькая, добрая… очень красивая. Я тепло к ней отношусь. Знаешь, мы встречаемся последние месяцев восемь… И все, как бы это сказать, честно. В смысле, мы верны друг другу…
Я начал тихо сползать с кресла.
— У этой девочки что-то случилось? – спрашиваю, — ей нужна помощь?
— Э-э, не совсем…
— Рома, блять, что случилось?!
— Она ждет ребенка…
Аккуратно проглотив коньяк, я встал и несколько раз прошелся вдоль стола. Потом опять сел.
— И?
— Ну, что ты можешь мне сказать по этому поводу?..
— Тебе с каких слов начать? На какую букву? – подавив истерический смешок, я снова глотнул коньяка.
— Никак, да?.. – неожиданно робко и грустно произнес он, вскинув взгляд на мое лицо. Глаза были влажными.
— Что – никак? Ты о чем? – я почему-то не мог кричать. Слова вырывались с трудом.
— Ничего не получится, — Кисэр обреченно вздохнул и опрокинул разом половину стопки, — да, ты прав… Я рехнулся.
— Подожди… Что говорит девочка?