Лёшку зачем-то вызвала к себе старшая пионервожатая Альбина Ивановна. Это была высокая пышнотелая брюнетка с симпатичным улыбчивым лицом, красивыми, очень идущими ей очочками в золочёной оправе и пристрастием к обтягивающим тесным юбкам, не доходящим до её круглых аппетитных коленок сантиметров на десять. Альбина словно старалась унять одеждой рвущуюся на свободу тугую богатую плоть. Но на всех её строгих чёрных юбках имелся сзади разрез, который позволял… Ах, что он позволял! Когда старшая пионервожатая поднималась по школьным лестницам, редкий пионер не старался заглянуть в этот расходящийся разрез. Видны были не только возбуждающе двигающиеся бухлые белые ляжки над краями коричневых капроновых чулок, но иногда мелькали и трусы, с трудом прикрывающие собственно щель между мясистыми ягодицами…
Всё это тринадцатилетний пионер Лёшка Смирнов, сын директора школы Нины Александровны Смирновой, невольно вспомнил сейчас об Альбине. И о том, сколько спермы было им извергнуто во время ожесточённых дрочек на тему пионервожатских прелестей. Интересно, зачем вызывает?
Лёшка постучался и вошёл в кабинет Альбины. Та сидела за своим простым, открытым столом, без всяких перегородок: четыре ножки и столешница. И поэтому Лёшка невольно метанул взгляд под стол. И не зря! Улыбчивая Альбина не могла держать слишком тесно сомкнутыми свои полненькие красивые ножки. К тому же юбка её чуть собралась ближе к поясу, и Лёшка рассмотрел не только полоски ослепительной кожи над чулками, но и бежевый трегольничек трусов между слегка раздвинутыми ляжками. Всё это заняло долю секунды.
— Здравствуйте, Альбина Ивановна! Вызывали?
Альбина, по своему обыкновению, сладко улыбнулась, сняла очоки, отчего милое лицо её сделалось немного беспомощным, и сказала:
— Здравствуй, Лёшенька. Знаешь… У меня к тебе одно очень важное и… как бы это сказать… довольно деликатное поручение. Надо натереть мастикой паркетный пол в актовом зале. Ты у нас лучший пионер нашей школьной организации, поэтому тебе и поручается…
— Альбина Ивановна, а что тут деликатного- то?
Альбина рассмеялась, отчего под кремовой блузкой запрыгали- заскакали большие шары её налитых грудей. Лёшка сглотнул слюну и поспешно опустил глаза к полу. У него уже и так задеревенел член. Хорошо ещё, что он догадался взять с собой портфель и теперь успешно прикрывался им…
— Понимаешь, Лёшенька, мастика в большой бочке находится почему- то… в учительском женском туалете, извини уж за такие подробности!
— А бочка стоит в неработающей кабинке, которая справа… Ну вот. Ты сейчас на урок не пойдёшь, я договорилась с Евгенией Ивановной, а пойдёшь в этот туалет и наковыряешь из бочки мастики… На газетку какую- нибудь, понял? Вот. А потом пойдёшь в актовый зал и… Да, там же в кабинке и щётка для мастики лежит, такая, знаешь, которая на ногу надевается…
— Альбина Ивановна… А чего я то? И ещё в женский туалет! А вдруг кто- то увидит, это ж ваще будет! И почему, например, никто из… ну… из девчонок не может наковырять этой мастики и отдать её мне, раз уж из всей школы больше некому натереть пол в актовом зале!
— Лёша, — пионервожатая построжала голосом и чопорно выпрямила спину, отчего сквозь непрозрачную ткань блузки заметно проступили крупные горошины сосков. — Хватит пререкаться! Это моё именно тебе пионерское поручение. И помни, ты сын директора школы, ты пример должен…
Она что то ещё говорила, то надевая, то снимая опять свои очочки, а Лёшка то идело бросал вороватые мгновенные взгляды то на трусы и пухлые голые ляжками, то на дышашие, грозящие торчащими сосками груди. Мучительно хотелось выдрочиться. Только для того, чтобы, наконец, выйти из Альбининого кабинета и облегчить страдания в туалете (мужском!), Лёшка решительно кивнул и сказал:
— Хорошо, Альбина Ивановна, я понял. Сделаю!
Как раз в это время раздался звонок на урок.
— Ну вот, — довольным голосом сказала пионервожатая, — сейчас все разойдутся по классам, а ты спокойненько… Понял?
— Да понял, понял… — И Лёшка внаглую уставился Альбине под юбку. Женщина перехватила взгляд, на секунду её брови дёрнулись возмущённо, она заёрзала на стуле, приоткрыв Лёшкиному взору ещё больше.
— Ну всё! Марш! Я потом приду проверю!
..С колотящимся где-то под горлом сердцем Лёшка толкнул скрипнувшую дверь учительского туалета и только сейчас ему пришло в голову, что в нём может быть кто- то из учительниц. Объясняйся потом! Но в туалете никого не было. И сильно пахло мастикой. Завхоз дурак, что ли? Какого фига он в женском туалете эту дурацкую бочку поставил? В кладовке не мог, что ли… Лёшка зашёл в нерабочую кабинку и закрыл за собой дверь на защёлку. Вокруг накрытого круглой фанеркой унитаза стояли какие- то вёдра, швабры, мётлы… Ага, вот щётка для мастики. Лёшка наклонился и потянулся за ней в угол. И только тут обратил внимание на то, что перегородка между кабинками не достаёт до пола. Приличная такая щель, сантиметров восемь, наверное. Сердце заметалось в груди, как бешеное. Лёшка вынул из кармана зеркальце, которое при удобных случаях совал учительницам под подолы, сел на унитаз и, скособочившись, подсунул круглую стекляшку под перегородку. Не целиком, конечно, а немного совсем… И обалдел! Слегка поворачивая зеркало, можно осмотреть всю кабинку! И тут по кооридору торопливо зацокали каблучки, скрипнула туалетная дверь, и через мгновение в соседней кабинке зашуршала одежда.
Лёшка, задыхаясь от возбуждения и страха, подсунул зеркало проверенным способом и… увидел нависшую над унитазом смуглую широкую жопу! Голую! Ляжки! Голые! Чулки, спущенные к коленям трусы, придерживаемые рукой с наманикюренными красивыми ногтями! Но главное! Толстую! Черноволосую! С выставленными напоказ, вывернутыми, мокро блестящими розовыми внутренностями — ПИЗДУ!!! Вот из отверстия туго вылетела и звонко ударила в дно унитаза светло- жёлтая струя мочи. Прервалась… Снова вылетела… Прервалась… Лёшка завороженно смотрел на это и на то, как то выпячивается, то снова возвращается на место большое коричневое пятно заднего прохода. От этого зрелища «лучший пионер школы» едва не потерял сознание. И пришёл в себя, когда снова скрипнула дверь и застучали, удаляясь, каблучки.
Лёшка вскочил, лихорадочно выдернул из ширинки лопающийся от притока крови член ( которым втайне от всех очень гордился за непионерские рамеры) и, успев сделать всего несколько движений, влепил в дверь «своей» кабинки несколько длинных толстых струй густой спермы. Трясясь от впечатлений и нервного возбуждения, Лёшка кое- как стёр носовым платком свои художества с двери и снова обессиленно опустился на унитаз. «Пионерское поручение, блядь… Вот спасибо тебе, Альбиночка… Ласточка! Вот спасибо… А интересно, кто это ссала- то сейчас? Юбка вроде серая была… Точно, серая! И туфли серые… Блядь! Ни хуя себе! И смуглая… Раиса Моисеевна, математичка! А, может, Александра Гергиевна? Она тоже смуглая… Ладно, разберёмся потом. Надо эту сволочную мастику набирать да идти пол пидорасить. А, фигня! Не очень большая плата за то, что увидел… Теперь дрочить надолго хватит!»
Лёшка вздохнул, нехотя оставил в покое свои высокоинтеллектуальные мысли и принялся узкой дощечкой выгребать на сложенную вчетверо газету рыжую вонючую мастику. Ну вот. Вроде должно хватить. Лёшка уже собирался выйти из кабинки, когда вновь дробно застучали каблуки и скрипнула дверь. Сердце опять заполошно заметалось в горле. Трясущаяся рука с зеркальцем осторожно полезла под перегородку. Но ничего разглядеть Лёшка не успел, потому что услышал резкое и гневное:
— Ох- х, блядь! А ну выйди оттуда! Кто там?! Ну! Быстро! Пока я милицию не вызвала! Кому сказала?! Выходи, гадёныш!
Это был конец всему. Всей прошлой безмятежной жизни. С уютными дрочками на учительские ляжки и обтянутые трусами жопы. Со спокойным сидением на уроках. С мимолётным щупаньем девчонок на школьных дискотеках. Голоспринадлежал его матери — директору школы Нине Александровне Смирновой.
И, значит, конец настал и их привычной размеренной жизни. Обыкновенной, ничем не примечательной. От одной командировки отца до следующей. Каждый раз он привозил всякие диковинные подарки из своих заграниц. И Лёшка с мамой радовались и не хотели, чтобы он опять уезжал. Не хотели, несмотря ни на какие подарки… Этому теперь тоже настал конец. Мать, конечно, расскажет всё отцу и… Тоскливо всхлипнув, Лёшка открыл защёлку и вышел из кабинки. Мать, в строгом пиджаке и серой юбке, стояла уперев руки в бока в классической позе женской нешуточной угрозы. «Тоже серая юбка…» — совершенно неуместная мелькнула у отчаянно тоскующего пацана мысль. Лицо его пылало, на глаза навернулись слёзы, голову он опустил так низко, будто она стала весить килограммов тридцать, и шея никак не могла её удержать. Из- за этого всего Лёшка не мог видеть лица матери, застывшей в молчаливом потрясении. А на её красивом холёном лице гнев быстро сменился странной смесью досады, жалости, непонятного облегчения и некоторого изумлённого интереса. Будто мать впервые увидела… вернее, подробно разглядела собственного сына.