В одиннадцать часов карета отправляется, и мы стоим и смотрим ей вслед, пока она не скрывается из вида, после чего возвращаемся в гостиную, Мэри кидается мне на шею и целует меня, говоря:
— О! Как же я обрадовалась, Чарли, заметив, что вы подмигиваете мне! И теперь, как видите, мы можем делать всё что угодно, а вы сможете сказать мне всё об этой тайне… Ну и конечно должны поцеловать мою маленькую Фанни. Как и раньше… Это было так здорово! Я ни о чем ином не думала, как только о том, чтобы сделать это снова.
— Хорошо, моя дорогая, я сделаю всё это и даже кое-что ещё, но не тут, здесь нельзя. Послушайте, что надо сделать сначала — мы будто бы отправимся на продолжительную прогулку в деревню, но вместо этого свернём через кустарник в орешник, пройдём сад и так доберёмся до летнего домика, ключ от которого уже у меня; там мы будем в безопасности от какого бы то ни было подсматривания.
Этот небольшое строение находится на некотором расстоянии от дома, в одиноком углу сада и высится на искусственном холме, так что из его окон открывается прекрасный вид на парковые дали. Этот почти десятифутовый квадрат представляет собой прекрасное убежище, и наши леди летом берут туда свою работу и занимаются ею каждый погожий день по несколько часов к ряду; а потому в нём имеются столы и стулья, и на одной стороне длинная кушетка без спинки. Оно уже давно занимало мои мысли: как ухитриться добираться до этого места с Мэри — но я и подумать не мог, что шанс воспользоваться столь великолепной возможностью мне представится так скоро. Оно всегда запиралось, чтобы не дать его использовать слугам, садовникам или кому-то другому. Зная, где хранится ключ, я завладел им, когда леди одевались для своей поездки.
Итак, после достаточно продолжительного (чтобы предотвратить любое подозрение) пребывания в гостиной, мы объявляем, что идём на длительную прогулку в деревню, а дабы нас не вздумали искать в летнем домике, если вдруг явятся какие-нибудь визитёры, мы отправляемся сначала в противоположную сторону, но снова входим в парк, когда убеждаемся, что никто за нами не смотрит, и вскоре оказываемся на месте, куда так стремились, — входим и закрываем за собой дверь. Затем я опускаю жалюзи, сбрасываю с себя сюртук и жилет, и говорю Мэри:
— Снимите и вы с себя платок и капор, да и верхнее платье тоже.
— Но зачем всё это, Чарли, дорогой?
— Прежде всего, моя дорогая, — всё это мешает поцелуям и игре с вашей очаровательной маленькой Фанни. И потом я совсем не хочу предстать перед людьми в беспорядке, когда мы возвратимся.
Этогооказывается достаточно, и она делает всё, что я желаю, и даже больше, ибо снимает с себя юбку и маленький корсет, сказав:
— Так мне будет спокойней.
— Ладно, — говорю я и, следуя её примеру, снимаю свои брюки. — И вы сможете лучше разглядеть и поиграть с моей загогулиной.
Когда эти прелиминарии завершаются, я привлекаю ее к себе на колени — сначала задираю ей и себе рубашки так, чтобы наша голая плоть пришла в контакт. Видя, что её сорочка спадает с груди, я принимаюсь ощупывать её начинающие развиваться малышки, с такими крошечными розовыми сосочками, что ими едва могут овладеть мои губы. Она тянет вверх подол моей рубашки, чтобы снова посмотреть на большое изменение, которое произошло с моим дреколом — конечно, наши прелиминарии уже возбудили его, и он находится в твёрдо стоячей позиции.
— О, Чарли, ничего себе! Какого же он размера! И как здорово натягивать эту кожицу ему на головку… Смотрите, как она снова съёживается. О! как забавно!
Приходит время остановить её, иначе она вскоре заставит меня выстрелить.
— Хорошо, тогда что это за огромный секрет? Какое он имеет отношение к вашей загогулине и моей Фанни?
— Я скажу вам. Но вы никогда не должны говорить ни одной душе ни слова — даже Илайзе, она всё же слишком юна.
— Хорошо же, продолжим.
— Как-то днём, ища что-то в чулане у миссис Бенсон, я услышал их приближающиеся голоса и у меня было только время спрятаться там. Они входят, закрывают дверь, и мистер Бенсон кладёт её на кровать и поднимает ей все юбки так, что я вижу её Фанни, совсем заросшую волосами, — совсем не так, как ваша. Мистер Бенсон становится на колени и касается своим языком, — так, как и я сделал вам на следующее утро.
— О, да; и это было так здорово, Чарли!
— То же самое сказала миссис Бенсон, когда он делал. Потом он вытаскивает свою, загогулину — вот такого размера! намного больше, чем моя, — и запускает его ей в Фанни. Я был так напуган, что подумал, не убьёт ли он её. После этого они оставляют комнату, а я ухожу, так и не будучи ими обнаруженным. Но я узнал, для чего сделаны наши две вещи. Мы сделаем то же, что и они. Итак, ложитесь-ка на кушетку, а я встану на колени у края и начну целовать, как я уже это делал тем утром.
— О, Чарли, если всё это так, я буду только рада этому.
Она присаживается на корточки и задирает свою сорочку. Моя рука блуждает по всему её очаровательному животу и заднице. Потом, став на колени и подняв её ноги себе на плечи, а руками обхватив её бедра и задницу, я сразу же просовываю свой язык в верхнюю часть её розоватого разреза и нахожу её маленький клитор уже довольно твёрдым. Действие моего проворного языка оказывает мгновенное влияние — её поясница и бёдра усиленно приподнимают задницу, чтобы прижать небольшой, но вздувшийся влог к моему лицу. Она механически кладёт мне на голову свою руку и бормочет ласковые обращения:
— О, дорогой Чарли, как восхитительно! О! продолжайте! Это так здорово!.. &.
Не видя необходимости в дальнейшем стимулировании, тем более, что начинаю задыхаться, я всё же продолжаю вылизывание; а она, сильно напрягшись все своим телом, начинает произносить, запинаясь:
— Ах! ах! к-как с-странно я-я с-себя чу-чувствую! Сейчас упаду в обморок… — я, я, я, н-не м-могу — н-нельзя так б-больше — о! — о!