Чувственности-то у нее океан: хватит на всех нас, и еще останется. После съемок она запирается в туалете, громко хлюпается в письке и отчаянно старается не орать.
-9 октября-
Я буду ненавидеть себя всю жизнь. Я буду думать об этом ночами и прятаться от Бога. Я гнида. Но сцена в коробке, и это потрясающе.
Все утро я терзал бедную девочку. Всем давно уж было не до смеха — и ей, и мне, и всей группе. Я выгнал всех-всех-всех, оставив только Тонио с камерой, и попробовал еще раз. Не вышло. И тогда я запер все двери, и взял клятву с Тонио, что он никому никогда…
Если не получается изобразить оргазм — значит, нужно испытать его.
Никогда не забуду взгляд бедной девочки, когда я взял ее за ноги, раздвинул их и подлез к ее голой драгоценной розочке. «Тихо», сказал я, «закрой глаза, Беатрис. Тебя трахает твой Роберто, и тебе хорошо, как в раю». И заглотил ее запретные складочки, липкие, как в мыле, вымазался ими по уши, и ткнулся носом в самое ее липкое и пахучее, и стал наяривать ей языком — и клитор, и вокруг, и каждую складку, и дырочку до самой целки…
Девочка как взвоет, как захлебнется, как захрипит, бедняжка… Ничего, пора испытать и это. Ебу ее языком, крепко держу за бедра, потом вытянул руки — начал крутить ей соски. В кадре ведь только лицо и плечи. Шерстяной ее лобок трет мне морду — и липкое, горячее течет, и течет, и льется из нее, как из березы в марте. Горько-соленое, и нежное, как манго. Ходит ходуном девочка, стонет, надрывается — и как стала извиваться, и прогнулась, и зашлась вся, как вчера, когда умирала, только страшнее, потому что здесь все взаправду… а я не отпускаю ее – пролизываю нахрен, чтобы она почувствовала, как это бывает, когда любовь переходит в смерть и обратно…
А Тонио все снял. И глазки, закатившиеся в никуда, и малиновые щеки, и побелевший рот, растянутый до трещин — в удивленной зверской улыбке… И вопли ее записал. Все, дублей больше не будет.
***
…Леа читала все громче, срываясь на крик. Спиральки ее волос прилипли ко лбу, кончики грудей подрагивали, как звериные носы…
— Леа, — прервал ее Рикко. — Леа.
И вдруг положил ей руку на бедро.
Леа замолчала, дико глядя на него.
…Как это произошло, никто не понял. Минутой спустя она улыбалась, запрокинув голову, а Рикко стоял на коленях – и жадно бодал, целовал, слюнявил, мял ей полные, розовые, разгоревшиеся ее груди.
И он, и Леа подвывали, как щенята вокруг миски. Вдруг Рикко вскочил и притянул покрасневшее тело к себе. Леа привстала, с чмоканьем отлипнув от стула — и тут же оказалась в воздухе:
— Аааах!..
— Бог мой, ты вся мокрая! Липкая, — шептал он ей, ощупывая ей попу. — Совсем как тогда…
— А вы не стесняетесь в выражениях. Совсем как тогда, — хрипела она ему. Голос не слушался ее.
— Стесняюсь… Еще как стесняюсь. Думаешь, одна ты умеешь стесняться?
Он держал Леа, целуя кончиками губ ее лицо и глаза, будто не решался поцеловать ее всерьез. Леа висела у него на руках, глядя на него, – и вдруг улыбнулась ему.
Улыбка была такой отчаянной, счастливой, ослепительной, перепуганной, набухшей слезами восторга, желания, страха и Бог знает чего еще, – что Рикко охнул и впился в ее губы. Вдруг рухнули все барьеры, и они с Леа сплелись в бешеный лижущийся ком, выплескивая наружу все, что томилось внутри. Игры закончились: Рикко нес Леа, извивающуюся, покусывающую и обнимающую его, в дом.
Было уже темно, и он шел медленно, останавливаясь на каждом шагу и окунаясь в клокочущие ласки Леа… Потом — снова никто не понял, как это получилось, –Леа лежала на кровати Рикко, а тот стоял над ней на четвереньках и выцеловывал ей соски, глубоко вдавливая их в соленую плоть; потом он лизнул пунцовую ключицу, поднялся к шее — и проник языком в глубину уха, исторгнув из Леа гортанный вопль…
— Какие сладкие… у тебя… уши… — шептал он, отвалившись, чтобы перевести дух.
— Сладкие? Слаще, чем…
— Сейчас проверим. Боже, как я хотел этого…
Рикко сполз к ее ногам, нашел липкие складочки, ткнулся в них — и окунул язык в горячую глубину, до самой-самой плевы, пружинящей под его напором…
— Нет… нет… вы что, сно… нет… ааа… аааа… ааааа… АААААААААААААООООУ! Оу! О! Оооо…
— Ты кончаешь?
— Не знааааааааю… Наверно… дааааааааа!.. Дааааа…
— Ты девственница? Ты! Секс-символ нового поколения, на которую кончают все юнцы планеты, — ты до сих пор девственница?! У тебя, что, нет парня?
— Ааааа… Как же, целых три. Встречаюсь с ними по средам, пятницами и…
— Заткнись. Тебе осталось ровно тридцать секунд. Запоминай, каково быть девственницей, — говорил ей Рикко, включая ночник. Леа вздрогнула.
— Не…
— Я хочу видеть твое лицо, — перебил ее Рикко, сбрасывая с себя тряпки. — Я хочу смотреть тебе в глаза, когда буду делать с тобой это, — бормотал он, раздвигая ей ноги. — Не бойся, моя Леа, трусливая нежная Леа. Ты возбуждена, как легион чертей, и тебе будет хорошо. Ну?..
Он припал к ее рту, и они утонули в поцелуе, ритмично извиваясь гибкими телами. Член Рикко медленно, плавно входил в Леа, раздвигая плотные стенки ее влагалища.
Леа ныла басом, вдруг прорезавшимся у нее, и Рикко шептал, нежно разъебывая клейкую мякоть:
— Потерпи, девочка, потерпи… Ты уже не девочка, уже все… чувствуешь, как глубоко? Я ебу твою писечку, Леа, твою нежную девочку, и из нее вытечет немножечко крови… но зато она будет сладкая, сладкая, сладкая-сладкая, как ты, Леа, как твои губы, как твоя грудь, которая сводит меня с ума весь год… Аааа… Ааа, как хорошо! Леа, тебе хорошо, маленькая моя? — шептал он, облизывая ей лицо. — Помогай мне бедрышками, подмахивай мне… вот так… Сильней, сильней… не стесняйся! Сильней! Сильней! Сильней!!! — кричал он, потеряв терпение, и всаживался в Леа с размаху, шлепая яйцами по ее письке.
Ее вой перешел в жалобный писк; она всхлипывала, вжимаясь в мягкую глубину постели, и выгибала кверху грудь, которую Рикко безжалостно месил и выкручивал, как тесто.
— Ааа… Ааа… Ааа… — металась она, когда Рикко, обезумев от блаженства, вламывался в нее тараном, заливал горячим семенем и натягивал ее писю, как перчатку – до самой-самой щекотной глубины. «Она спела свою любовь, как мелодию» — вдруг вспомнилась ей дурацкая фраза из дурацкой рецензии — и тут же выпала прочь, исчезнув в ослепительном океане, который густо и жестоко залил ей тело; Леа маялась, кричала — и стекала в него по капельке, истаивая, растекаясь, растворяясь, умирая и рождаясь миллион раз…
***
— …Боже, Боже мой, Леа! Все-таки это произошло. Господи, все-таки произошло! Все-таки я сделал это с тобой. Моя нежная, неприкосновенная Леа лежит подо мной, напяленная на мой толстый дрын… Господи! Я оттягал тебя за сиськи, Леа. За твои нежные, сладкие, горячие сиськи торчком, которые снились мне весь год… Лживая сучка из интернета была права.
— Вы и здесь были режиссером. Вы поставили мой секс, как фильм…
— Да, я такой. Ты… в самом деле любишь меня, Леа?
— Вы знаете ответ.
— Когда я шла сюда, к вам, я думала, где я у вас буду спать…
— Я собирался уложить тебя в своей постели, а сам лечь на диване в гостиной. Честно! А ты думала — как?
— Думала — как сейчас…
— Ты не веришь мне?!
— Верю. Иначе бы не пришла.
— Так ты знала?