Эта невероятная история началась в одном из отелей Крита, где я проводил отпуск.
Отель был недорогой, небольшой и находился на задворках маленького городка, неподалеку от моря и необорудованных пляжей. Фешенебельной роскоши здесь не было и в помине, зато была тишина, цветы на подоконниках и улыбчивые лица людей, не обремененных лишним капиталом.
На отдыхе я — принципиальный индивидуалист: оберегаю свое личное пространство, не отдавая ни пяди его посторонним. Тем более — какое уж там общение, если я не знал греческого, а по-английски говорил только в пределах, позволяющих спросить «как пройти в библиотеку?» Я бродил по городу в одиночестве, слушал море, тишину, купался, загорал, читал книги и был счастлив оттого, что двое суток раскрывал рот только для приема пищи.
И тем не менее — уже на второй день я стал присматриваться к некой группе постояльцев. Ничем особенным они, казалось бы, и не выделялись, если не считать девушки, необыкновенно красивой и серьезной. Даже в ее улыбке была какая-то скрытая грусть, — что, впрочем, роднило ее с двумя ее товарищами: пожилым господином с длинными турецкими усами и мужчиной лет сорока, бледным, тщедушным и гладко выбритым. Все они держались вместе, жили в соседних номерах и так же, как и я, ни с кем не общались.
Несмотря на вполне, в общем, обыкновенный вид, в них было что-то, привлекающее не только мое внимание: я видел, что на них с любопытством смотрели и другие. Невозможно было определить, что выделяет их; пожалуй, все дело было в их взглядах, глубоких, печальных и — каких-то очень «не наших»; я привык к тому, что иностранцы смотрят «не по-нашему», но взгляды серьезной троицы отличались особой «инакостью», неуловимой, как тень. Кроме того, странными были голоса мужчин: высокие, будто подростковые — при весьма почтенных летах. В их лицах было что-то женоподобное, как у голубых.
Вначале я думал, что это иностранные туристы, вроде меня, но потом услышал, как они говорят с персоналом по-гречески. Впрочем, я не настолько освоился в этом языке, чтобы отметить акцент; но, по крайней мере, пожилой господин походил лицом на местных греков. Все трое были похожи друг на друга — при весьма разных чертах лица; я заключил, что это родственники, вероятнее всего — отец, племянник и дочь.
Последняя, конечно, интересовала меня больше всего. Она была не просто красива — от ее красоты захватывало дыхание, как от чуда. Она была жгучей брюнеткой с густыми волосами, прямыми, длинными и блестящими, как антрацитовый водопад, с огромными глазами и необыкновенным лицом — странным, тонким, одухотворенным, как у старинных мадонн. В глазах ее светилась печаль и какая-то загадочная глубина; иногда взгляд ее казался мудрым, как у старца.
Несмотря на красоту, способную бросить к ее ногам кого угодно, она одевалась и вела себя подчеркнуто скромно: носила простые блузы и шорты, говорила мало, не красилась, не кокетничала и казалась всегда погруженной в свои мысли. Мудрый взгляд ее огромных глаз как-то моментально отбивал желание флиртовать с ней; к ней невозможно было отнестись несерьезно. При этом она часто улыбалась, охотно смеялась, искренне радуясь всякой чепухе. Ходила она только босиком; мне удалось рассмотреть ее босые ступни, умопомрачительно стройные и изящные, и я с удивлением понял, что они никогда и не знали обуви.
Чем дальше я присматривался к ней — тем более странной она казалась мне, и у меня даже мелькал вопрос, не чокнутая ли она. Впрочем, никаких прямых подтверждений своим подозрениям я не замечал. Глубокие глаза и странная, неюношеская сосредоточенность ее заставляли думать, что ей не менее 25 лет, — хотя по свежести и прелести ей нельзя было дать больше 19-ти.
Очень скоро я понял, что интересую девушку не меньше, чем она меня: не раз я ловил на себе ее взгляды, а один раз даже заметил, как она наблюдает за мной, выглянув из окна. Внимание девушки и льстило мне, и пугало, и смущало; все мысли о знакомстве упирались в языковый барьер, я не предпринимал никаких решительных действий — и мы только наблюдали друг за другом, не нарушая молчаливого паритета.
Вначале я думал, что «главный» в их компании — пожилой усач, а девушка занимает в ней положение, соответственное своему возрасту и красоте: обожаемого и опекаемого юного существа. Но очень скоро я понял, что все наоборот: центральную роль в этом трио играла именно девушка, а мужчины подчинялись ей. Девушка руководила ими каким-то непривычным, но очевидным для меня образом: ни она, ни ее подчиненные не проявляли никаких привычных знаков субординации, которая проявлялась скорее в каких-то флюидах, в общей пластике движений, в том, как каждый из членов группы осознавал и подавал себя. Между собой они говорили очень мало, в основном — по-гречески, но я подслушал несколько обрывков фраз на каком-то странно звучащем языке, который я не смог идентифицировать даже предположительно.
Все это казалось мне очень странным. Меня трудно отнести к фантазерам, но здесь моя фантазия разыгралась не на шутку, и я уже представлял себе принцессу какой-то загадочной страны, сопровождаемую двумя визирями — и ни в чем не похожую на нас, простых европейских смертных.
***
На третий день загадочная красавица полностью завладела моими мыслями, и я решил наконец поступиться отпускными принципами и искать сближения с ней. Судьба словно подслушала меня: как только я сказал себе это, она столкнула нас безо всяких усилий с моей стороны. Произошло это так странно, что… впрочем, опишу все по порядку.
Однажды, вернувшись с пляжа, я пошел в душ. Дверь душевой я не запер: мне в голову не могло прийти, что меня может кто-то посетить. И когда я услышал скрип входной двери — растерялся, не успев сориентироваться; через миг дверь душевой раскрылась, и я, голый и мокрый, увидел на пороге ту самую девушку.
Сказать, что я был в шоке, — значит не сказать ничего. Ситуация осложнялась тем, что я не знал, на каком языке выразить свое недоумение, и стоял, как немой. Девушка между тем зашла, не колеблясь, в душевую, улыбнулась облакам пара и сказала мне — по-русски:
— Я видела, как ты вернулся. Зашла сюда, услышала шум воды и подумала, что смогу тебя найти здесь.
Она улыбалась мне, как старому знакомому; в руке ее была книга — я узнал обложку романа, который брал с собой на пляж. Самым невозможным было то, что она не чувствовала, казалось, ни малейшей неловкости и вела себя так, будто на мне был фрак с галстуком. Я подумал было, что она близорука и обозналась — но тут же понял, что это не так. В довершение ко всему мой детородный орган, застуканный врасплох, немедленно полез вверх против моей воли. Девушка, не стесняясь, смотрела прямо на него, — на лице ее светился интерес и удивление; от ее взгляда меня будто пронзили невидимые лучи, нестерпимо сладкие и стыдные, и я почувствовал себя тающим кусочком масла.
— Я видела эту книгу у тебя. Наверно, ты потерял ее. Вот я и принесла ее тебе. — И она, приветливо улыбаясь, показала ее мне. — Но здесь мокро; я оставлю ее в комнате. Хорошо?
В ее речи, безукоризненно правильной, было что-то странное: голос ее, мелодичный, как виолончель, был насыщен живыми, мерцающими интонациями — и вместе с тем напоминал речь автомата или сомнамбулы. В ней не было ни малейшего намека на акцент — и вместе с тем было очевидно: она не росла среди моих соотечественников. Я настолько обалдел, что не смог выдавить из себя даже кивка; девушка, снова улыбнувшись — в ее улыбке появилось легкое недоумение — глянула снова на мои гениталии и вышла из душевой; я услышал ее голос из-за стены — «я положила ее на стол. До свиданья!». «До свиданья», — вдруг ответил я неожиданно для самого себя — хриплым, чужим голосом…
Послышались мягкие шаги, хлопнула дверь, — а я стоял, как заколдованный, не зная, что делать и думать. Вдруг — будто меня током ударило — выскочил из душевой, как был, голыйи мокрый, — и осмотрел номер. Девушки не было; на столе лежала моя книга.
«Неужели чокнутая?» — думал я. На моих гениталиях словно остался след огромных нежных глаз, и они сладко ныли. Трусливо заперев входную дверь, я вернулся в душ — и направил струйки воды туда, где все набухало и переливалось, настойчиво требуя внимания…
В тот же день я встретил ее в вестибюле — одну, без попутчиков. Она улыбнулась мне, как знакомому, и я почувствовал неловкую необходимость заговорить с ней. Как и о чем, я не имел ни малейшего представления, — но все-таки сказал:
— А я не знал, что вы… что ты — русская. Думал — турчанка или… в общем — отсюда откуда-то… — и мысленно выругал себя за «яркую речь».
Девушка удивленно подняла брови: