— Зачем? Чего ты… чего ты от меня хочешь? — шепчет Мишка, округляя глаза.
— А ты что… ты сам… сам ты ещё не понял? — чуть слышно отзывается Артём; он возбуждённо скользит губами по тонкой Мишкиной шее, одновременно шепча — обдавая Мишкину шею щекотливым дыханием: — Пойдём… в попку… в попочку… хочешь?
— Тычего?! — Мишка, услышав «в попку», дёргается изо всех сил. — Ты за кого… за кого ты меня принимаешь?
— За нормального пацана! — тут же отзывается Артём, и в голосе Артёма Мишка не улавливает ни насмешки, ни издевки, ни вообще какого-либо подкола.
— Вот именно! Я не педик… не педик я! Пусти…
— А может, ты вообще не человек? — тихо смеётся Артём. — Не онанист, не педик… так я тебе и поверил! Давай, бля, разик… никто не узнает…
— Говорю тебе, я не педик… не голубой я! Слышишь? Клянусь… клянусь тебе! Пусти…
— Ага, все мы не педики — не голубые… пока случай не подвернётся, — Артём, с силой вжимаясь сладко бугрящимся пахом в Мишкину ягодицу, всё так же тихо смеётся, щекоча горячим дыханием Мишкину шею. — Я, что ли, голубой? Чего ты, пацан, трепыхаешься? Голубой, неголубой… какая, бля, разница? Что ты вообще про себя знаешь? Всякой поебени наслушался — и твердишь, как попугай: «не голубой», «не голубой»… никого же нет — никто не узнает… слышишь? Давай… отойдём чуть дальше, и… один раз — не пидарас… слышал такую пословицу?
— Пусти! — Мишка, пытаясь вырваться, раз за разом энергично дёргается — крутит задом, и снова всё это безуспешно… вырваться Мишке никак не удаётся.
— Ну, чего ты… чего ты боишься? Или ты что — думаешь, что другие пацаны так не делают? Делают… ещё как делают! Это же кайф… удовольствие! А ты…
— Какое… какое ещё удовольствие?! Ты что — совсем офигел?!
— Нормальное удовольствие… настоящее! И ты сам… ты ведь сам этого хочешь… да?
— Ничего я не хочу… пусти!
— Хочешь… еще как хочешь! — Артём шепчет эти четыре слова — выдыхает их — так горячо и уверенно, что Мишка на какой-то миг невольно теряется.
— Чего я хочу? — шепчет Мишка.
— А этого самого… попробовать хочешь — вот чего! Хочешь, но боишься…
Артём, говоря так, невольно проецирует на Мишку свой собственный страх, какой был у него в Мишкином возрасте: это он, Артём, боялся когда-то, думая, что это позорно… а потом, когда страх свой преодолев, он это впервые попробовал — с Максом в спортивном лагере, и потом, когда с тем же Максом он через два дня попробовал это еще раз, и потом еще и ещё раз это сделал… короче, когда всё это хорошо распробовал, он много потом об этом думал… и потому сейчас, невольно перенося свой собственный опыт на Мишку, Артём шепчет уверенно, даже напористо, обжигая Мишкино ухо горячим дыханием:
— Ты — боишься, я знаю… хочешь, но — боишься. Потому боишься, что слышишь, как всякие пидоры неудовлетворённые, которых никто не трахает, звездят на всех углах, что это позор и всё такое… а это — никакой не позор! Это — кайф… нормальный кайф! Слышишь? Не бойся… пойдём — отойдем чуть дальше, и… один раз… пойдём!
Артём шепчет всё это горячо, возбуждающе, — уговаривая Мишку, Артём тискает пальцами напряженный Мишкин член, сладострастно трётся своим членом о Мишкину задницу, и… черт знает что! — возбуждённому Мишке начинает казаться, что всё это ему нравится… ну, то есть, всё это, вместе взятое: щекотливо жаркий шепот, горячие пальцы, смещающие туда-сюда нежную кожу на члене, ощущение давящей твёрдости на ягодицах… может быть, всё это действительно не так страшно, как об этом говорят? Можно, конечно, закричать — позвать на помощь, и пацаны его крик наверняка услышат, а услышав, вмиг прибегут… но всё это сделать можно в любой момент — закричать никогда не поздно… это во-первых; а во-вторых…
— Пусти… пусти меня… — шепчет Мишка, но в голосе его, в самой интонации, не слышится прежняя категоричность, и потому слова «пусти… пусти меня…» срываются с Мишкиных губ не то чтобы дежурно, а как-то неуверенно, словно Мишка произносит всё это — произносит слово «пусти» — больше по инерции, чем действительно требуя его отпустить. И Артём…
Артём тут же своим обострённым слухом — всем своим молодым желанием — чутко улавливает Мишкину неуверенность, невольно прозвучавшую в его голосе, — не отвечая, Артём едва уловимым касанием губ скользит по Мишкиной шее… и даже не губами скользит он, а одним лишь дыханием, обжигающе горячим, отчего Мишка невольно чувствует, как по телу его пробегает сладкий озноб… и хочется Мишке сказать «пусти», и… Мишка, невольно сжимая, стискивая ягодицы, сам не понимает, что с ним творится, — сладкий озноб плавится между ног, сладостной болью отзываясь в повлажневшей головке твёрдого, как штык, члена…
— Ну? — шепчет Артём, с силой прижимая горячее Мишкино тело к своему, такому же горячему от полыхающего в нём молодого возбуждения. — Пойдём? Всего разик…
— Что «разик»? — отзывается Мишка; он спрашивает это, чтобы выиграть время, он уточняет очевидное, ещё внятно не сознавая, но в глубине души уже смутно чувствуя, что однозначность его отношения к подобным делам зыбко колеблется, и вместе с этим колебанием медленно исчезает, испаряется его воля к сопротивлению… сердце Мишкино колотится, — Артём, горячо дыша в ухо, с силой давит своим твёрдым членом на круглую, плавками обтянутую Мишкину булочку, и Мишке уже не хочется ни уворачиваться, ни отстраняться… конечно, это страшно — с пацаном, который тебя хочет… выебать хочет — в жопу… а с другой стороны — чего здесь страшного? Если раз… один раз попробовать — чего в этом страшного? Ничего… то есть, страшно, но страшно всё это не само по себе, а страшно то, что об этом кто-то узнает… вот что на самом деле страшно! Узнают пацаны, и — позора не оберёшься… известно, как к этому все пацаны относятся! Но это, если узнают… а если — никто не узнает? Если — всего один раз… Мысли Мишкины путаются, обрывается, вновь возникают, — Мишка не на шутку возбуждён, и в голове у него полный сумбур… ничего не понятно! И страшно Мишке это делать — подставлять свою «попочку», и нет у него никакой воли этому противиться…
— Что значит — «что»? Это самое… чувствуешь, какой он твёрдый? — Артём, с наслаждением сжимая, судорожно стискивая свои плавками обтянутые ягодицы, снизу вверх медленно двигает твёрдым членом по Мишкиной ягодице … и хотя всё это происходит через плавки, Мишка отлично чувствует, что член у Артёма действительно твёрдый… очень твёрдый! И ещё… стоя к Артёму задом, Мишка чувствует не только волнующую твёрдость чужого возбуждённого члена, но и сладостное, на искрящиеся разряды похожее покалывание у себя между ног — там, где туго стиснутый девственный входик. — Пойдём… отойдём немного, и ты… ты сам всё узнаешь. На словах это никак не объяснишь — это надо попробовать… — шепчет Артём, щекотливым дыханием обжигая Мишкино ухо. — Ну… чего ты боишься? Идём…
Где-то, совсем рядом, вздымая к небу фонтаны брызг, весело бесятся пацаны… парни, сидящие чуть в стороне — в тени одиноко растущего куста, неторопливо пьют из большущего термоса пиво… на небе — ни облачка, и солнце жарит, печёт неимоверно, — обычный полдень обычного летнего дня… под крону деревьев солнечные лучи почти не проникают, и потому в роще нет того обжигающего зноя, что царит на берегу, — в роще, прыгая с ветки на ветку, неугомонно щебечут птицы, и им, птицам этим, нет никакого дела ни до того, что происходит внизу.