В первый раз она узнала, что такое смерть и научилась ценить жизнь, научилась ценить не только своих близких, но и всю окружающую ее природу, всех людей и животных, даже тех, которые своей смертью давали им пищу. Вайле стремилась наполнить своей добротой жизнь самой последней коровы, которая каждый день поила их своим молоком, и которая, в свое время, отдаст свою жизнь, вернувшись к ней куском мяса в борще.
Потеря невинности дала ей возможность ощутить себя женщиной, той, которая получает радость, и той, которая дает радость другим. Те слезы позволили ей различить удовольствие от плотских утех, от физического удовлетворения. «…Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало.»
Третьи слезы, слезы рухнувших надежд, научили обрести себя на развалинах ее мира, того, который она могла бы создать работая вместе с миллионами других людей, научили терпеть и ждать лучших времен. Ждать и надеяться.
Чему ее научили последние слезы, Вайле еще не знала.
Промелькнула мысль всё бросить и бежать. Но куда бежать? Да и кому нужен заброшенный в глубине леса хутор, когда на карте исчезают целые государства.
Всю неделю она работала с утра до вечера, уставая так, чтобы вечером свалиться с ног и уснуть глубоким, без сновидений, сном. За неделю она не видела ни одной живой души, кроме «бурёнки», постоянно жующей свою жвачку, даже лесные звери куда-то все подевались, и только сегодняшним днём над её головой промчался маленький самолётик и исчез за болотом.
Этот самолёт, и металлический шум, который он издавал, напомнил ей о большом мире, о том, что там, за лесом, живут другие люди. Живут большой жизнью, читают книги, ходят в кино, в театры, спорят и соглашаются друг с другом. Ей стало вдруг грустно и тоскливо. Захотелось сесть в такой же маленький самолётик и улететь куда-нибудь далеко-далеко, туда, где время можно будет отмотать назад и вернутьсяк привычной жизни. Почему, почему мир так не справедлив?! Ей не надо славы, больших денег, в конце-концов, признания в обществе, она просто хочет жить, иметь детей, семейный очаг, приносить пользу. Почему ее лишили всего этого? Почему, априорно, диалектический материализм лучше и правильнее идеализма? Разве не идеализмом является сам факт, что материализм утверждает себя правильным, отметая все остальные учения? Почему человеку можно верить в светлое будущее, но нельзя надеяться на свою загробную жизнь? Собака довольна тем куском хлеба, который ей бросают каждый день в миску и больше ей ничего не надо. Она будет лежать в своей конуре, даже без цепи, бегать по двору, лаять на прохожих, но никогда не покинет своих хозяев, разве что отлучится на день-другой для случки. Мы приняли считать это преданностью, ставим в пример, говорим «верен как собака», но, может быть, это не преданность, а довольствие малым, довольствие куском хлеба и нежелание менять свою жизнь. Человека можно посадить на цепь, человеку можно дать кусок хлеба, к которому он привыкнет, но рано или поздно человек задумается над своей будущей жизнью, ему опостылит эта сытая жизнь, его одолеют думы о грядущем, а сны, в которых он увидит доселе незнакомый ему мир, заставят потерять покой. И только вера, надежда на лучшее, пусть даже после смерти, поддерживает ниточку жизни.
Вайле пришла мысль написать книгу и рассказать всему миру о своих чувствах, о своей жизни, о жизни всех остальных людей на свете, ведь они о ней совсем ничего не знают.
И вот, когда она обдумывала свою идею, с силой хлеща веником по своему телу, открывается дверь, и на пороге показывается большой комок грязи, с торчащими из него руками и ногами. Ну как тут не закричишь?
Пётр сидел голый на полу, не в силах больше пошевелиться, даже сказать слово казалось было выше его сил.
Девушка опустила ковшик и слезла с лавки.
— Это ты сегодня днём пролетал?
— Я. Мне бы умыться. Немножко. И обогреться. Чуть-чуть.
Перед Вайле сидел русский, один из тех, кто разрушил её мечты, забрал её близких, но в тоже время это был уставший и замёрзший человек, который пришёл к ней в надежде получить помощь.
Она хотела сначала пойти в предбанник и накинуть на себя какую-нибудь одежду, но лишь махнула рукой.
«Что мне скрывать? Всё, что можно он уже видел, чего зря платье мочить?»
Вайле подошла к нему, нагнулась и, ухватившись за рубашку, стянула её. Потом взяла Петра подмышки, подняла и положила его вниз лицом на полочку. Сходила закрыть дверь и бросила чуть воды на каменку, тут же отозвавшуюся клубами пара.
Пётр лежал, и как бы со стороны наблюдал как нежные, но сильные девичьи руки растирают его тело, смывая с него грязь, окатывают его водой, снова моют, и снова окатывают.
Потом его перевернули, и все процедуры начались сначала. В какое-то мгновение его стала бить крупная дрожь, затем перестала и вместо её он почувствовал как болят мышцы на руках и ногах. Сладкая полудрёма охватила Петра, глаза закрылись сами-собой, и ему стало совсем безразлично где он, что с ним случилось, чьи это руки тревожат его тело, трут, омывают водой, поворачивают, садят, снова омывают, ведут непонятно куда, завёрнутого в накрахмаленную простыню.
Вайле мыла незнакомца с какой-то материнской заботой, так, как раньше купала своих младших братьев. Подсознанием она представила, что это её взрослый сын, то чадо, которому она подарила жизнь. В какую-то долю секунды в её голове прокрутился никем ненаписанный сценарий: роды, как она видит появляющегося из неё младенца, даёт ему грудь, и тот жадно её сосёт, готовит завтрак, провожая в школу, украдкой вытирает непрошеную слезу, отправляет его на учёбу в город, и вот он вернулся в свой родной дом, и она моет его, как давным-давно в детстве.
Тряхнув головой, прогоняя возникшее видение, Вайле продолжила мытьё. Она вдохнула, посмотрела в лицо лежащего перед ней мужчины, и увидела, что тот спит. Этот факт помог ей решиться на то, чтобы вымыть ту часть его тела, которой у неё не было.
Намылив руки, она охватила его плоть и осторожно стала её тереть. Она была такой мягкой, какой она ещё ни разу её не видела. Затем она тщательно промыла волосы, окружавшие её, а когда стала ополаскивать и уже машинально снова взяла плоть в свои руки, чтобы получше промыть, то почувствовала как в её глубине пробежала лёгкая волна, и она стала чуть-чуть более упругой.
«Э, красавица, ты о чём это думаешь?»
Когда процедура мытья закончилась, она завернула её «гостя» в простынь, что приготовила для себя, и, как была, голая, повела его в дом.
Ночь начала вступать в свои права, и холод, пришедший с болота вместе с густым туманом, пробрал её до костей, пока они шли к дому. Там она расстелила кровать одного из своих братьев, положила на неё Петра и только тогда накинула на себя платье.