Теперь я расскажу о том, как мы с Дашей познакомились. Я не знаю, смогу ли я это описать, как надо, ведь это очень важная для меня история, и не знаю, будет ли это интересно кому-то, ведь я совсем не писатель. Но у нас все было как-то нестандартно, не так, как у других пар, и продолжается все тоже необычно. В общем, всем этим тоже хочется похвастать, что ли, мол — вот какие мы особенные звери! 🙂
Уже само наше знакомство было необыкновенным: я видел что-то о Дашке в газете, какая она талантливая и подающая надежды, и там ее фотка была. Я не слишком обратил внимания на картины и саму статью, а вот ее на фотке запомнил, какая она кудрявая и улыбчивая. Такая милая кучерявая мордашка, из тех, которые приятно запомнить.
И буквально через пару дней ее сбила машина у меня на глазах. Эта гадина выехала на нее из-за угла, сбила и уехала восвояси, не тормознула даже. Я видел, как Даша переходила дорогу, как на нее выскочил джип, и она завизжала, пыталась отпрыгнуть, но не успела, и джип саданул ее на полном газу. Она упала, не попав под колеса, слава Богу — ее отбросило в сторону, к тротуару.
Я сразу побежал к ней. Джип уехал, а она лежала ничком на дороге, захлебывалась и кричала. Кроме меня, рядом не было никого. Я жутко перепугался: голова у нее в крови, лежит, кричит, пытается встать и не может… Сразу вызвал с мобилки скорую, а покамест пытался что-то сделать: допытывался, что с ней, где болит, осмотрел ее, заметил рану на голове, накрыл ее чистым платком… Попытался успокоить ее, внушить ей, чтобы она не двигалась. Она перестала кричать, но была в сильном шоке и не могла толком ничего ответить мне, только всхлипывала и задыхалась. Я сразу заметил, какая она чудная, хоть и не думал об этом, подсознательно только «зацепил» ее красоту и кудряшки — и где-то проскочило полустертое воспоминание. Только потом, в больнице, я вспомнил, где видел ее личико — спросил, чем перепачканы ее руки, и она ответила «я художница»…
Она сразу сильно зацепила меня, и я ужасно хотел, чтобы с ней все стало хорошо. Было очень жаль девочку, я жутко переживал за нее тогда, что такая чудная кудряшка может погибнуть. Потом оказалось, что мои страхи преувеличены, ну да и слава Богу. Просто ей было очень больно, и крови было много, но все это оказалось не слишком опасным. Описывать ее травмы, лечение и т.п. не буду — скажу только, что уже давно все позаживало.
Надо было перенести ее, но я боялся — не дай Бог что-то навредю, — и решил заворачивать машины. Вокруг не было ни души. Только через минуту какой-то водила остановился и вышел, потом другой… Я подложил крохе под голову скрученную куртку, (смутные воспоминания из уроков ГТО), вытер кровь с личика, а в остальном старался не трогать до прихода врачей, и всем сочувствующим тоже запретил. Я ободрял ее, говорил всякие глупости, чтоб она отвлеклась от боли, держал ее за руку, не позволял шевелиться. Мне ужасно хотелось поцеловать ее, я прямо разрывался от жалости к ней, и понял уже тогда, как прочно эти кудряшки поселились у меня внутри.
Скорая ехала долго… но все-таки приехала. Я, конечно, поехал с ней в больницу. Хотел позвонить ее родным, но она отказывалась дать номер — боялась расстроить маму, как маленькая — и я не давил на нее, думал — пусть отойдет немного.
В больнице я сопровождал ее, сказался всем ее другом, дал денег всем врачам и сестрам, потом улучшил момент — стырил из снятой куртки телефон, нашел там «мама» и позвонил. Так мы познакомились с ее мамой… 🙂
Пока ехали родители, я на правах друга сопровождал врачей во время осмотра, помогал им раздеть кроху… Раздевание это было неполным, конечно — до блузки и трусиков, — но оно очень приблизило меня к Дашеньке. Она выглядела взрослой, тело у нее было женское, зрелое, но ведь она была совсем малышкой, школьницей — училась тогда в 9 классе, ей было всего 16. Я об этом узнал потом, а тогда думал, что она большая и ей лет 20, не меньше.
В общем, вот так все и началось. Ей вначале хотели делать операцию, но потом хирург повертелся вокруг нее, поколдовал, и решили оставить все, как есть, ограничиться гипсами и повязками. Я все время пропадал с ней, первые дни у нее сильно все болело, и я держал ее за руку и развлекал всякими болталками. Мы сразу очень подружились, и уже на третий-четвертый день у нас были всякие интимности — вроде поглаживаний по головке и по ручкам, и поцелуев в лоб, в щечку и в нос, которыми она награждала меня все нежней и нежней. Когда сам я впервые поцеловал милое личико, помню, мы оба чуть не разревелись от нежности друг к другу. Я иногда, когда мама не могла быть с ней, помогал ей раздеваться — не до конца, конечно, но тело ее видел, и ножки, и чуть-чуть грудку — она стеснялась меня, но помнила, что я помогал раздеть ее сразу после аварии, и не могла отказать мне. Эти раздевания сблизили нас, как брата и сестру. Потом, когда ей сняли повязку с головы, я мылил ей густые кудри…
Дружба наша как-то незаметно перерастала в нечто более сильное. Я-то прикипел к ней сразу, я это понял очень быстро, но меня смущало, что она школьница, и вообще — лицом и телом она была зрелой девушкой, и ум у нее был взрослый, острый и насмешливый, но в вопросах любви и т.д. она была ребенком, застенчивым и наивным — я и не думал, что такие еще водятся на свете. Думал, школьницы ее возраста гораздо «испорченнее». Она бредила литературой, романтикой, Грином (которого я стал читать с ее подачи, и тоже «заболел»). Были мальчики, которые нравились, были мечты о совместных прогулках, путешествиях, о поцелуях — и все…
Сам-то я имел большой стаж разных любвей, маленьких, средних и никаких, побывал в постели у дюжины девушек и приобрел весьма добротный опыт в этом деле. Меня смущала дистанция между мной — старым волокитой (мне тогда было 27, но я считал себя таким) и Дашуней — чистым, нецелованным дитем, и я долго не решался «усилить атаку», оставаясь с Дашенькой на стадии такой вот интимной дружбы.
Помню наш первый настоящий поцелуй — уже после ее выписки из больницы (она провалялась две недели). Прощаясь, она вдруг обняла меня не за плечи, как обычно, а обвила шею, нежно-нежно, и чмокнула совсем рядом с губами. Я не отпустил ее головку, привлек и поцеловал в губы — сначала один раз, ласково, без языка, — и тут же прильнул к ней, раскрыл ей ротик языком и стал медленно, нежно проникать все глубже…
Никогда не забуду, как она дрожала у меня в объятиях, и все сильнее прижималась бедрами и животиком, и начинала мало-помалу отвечать, впиваться губками в меня, и покусывать мне рот, и язычок ее задрожал и заскользил рядом с моим…
А потом, когда мы оторвались друг от друга, и я почему-то боялся взглянуть на нее (никогда такого не было), она только раскрыла глазки широко-широко, они прямо заискрились голубым светом, и удивленно так спросила: «Да?..» Я кивнул ей, а потом сказал — «Ты и сама давно знаешь об этом. И мы оба знаем. Верно?». Она заулыбалась — улыбка расцветала все шире и ярче, стала ослепительной, сияющей, — и шепнула мне — «Да!..» И я снова прильнул к ней.
Я тогда обцеловал ее всю — личико, шею, затылок, — и тут же обнаружил, что ушки у нас — сильная эрогенная зона: Дашуня пискнула, когда я нырнул языком ей в раковину, задышала часто-часто — запыхтела, как паровозик, — и когда я отлип от нее, увидел, что она вся красная, и взгляд масляный, остановившийся…
Мне ужасно хотелось раздеть ее, но я сдерживался до последнего. Дасюня сильно возбуждалась от наших поцелуев, и тело ее выгибалось и просило настоящей, взрослой ласки, но я понимал, что… в общем, рано, еще не время. Дася была удивительно чистым созданием, она распускалась, как бутончик, прямо на моих глазах, наливалась вся, и я сдерживал желание, чувствуя, что рубежная минута придет сама, что нельзя торопить ее. Так и случилось…
Я сутками пропадал у Даши дома — отдавал ей все время, свободное от работы, — помогал ей, гдемог, много раз ночевал у них. Ужасно хотелось подсмотреть Дашеньку в переодевании или в душе, но я и тут сдерживался — боялся, что она меня увидит, и что-то у нас нарушится, испортится… Так я и видел ее в футболках, в белье, а однажды она забралась ко мне в кровать в ночнушке, и я впервые нащупал сквозь ткань ее сосочки, и слегка помял их, покрутил, а она тихонько выла, как щеночек. Я уже не сдержался — спросил «можно, я тебя раздену?» — и, не дожидаясь ответа, потянул с нее ночнушку, — но она одернула ее вниз, тихонько засмеялась, чмокнула в глаза — и исчезла. Я всю ночь промучил свои ноющие гениталии… уверен, что и она занималась тем же.
Дашуня первое время ходила на костылях, ножка у нее была в гипсе, и она его разрисовала так классно — даже снимать жалко было :). Я возил ее в школу и везде, где мог, и на кровать укладывал. Потом, когда сняли гипс, был настоящий праздник — я вертел ее на руках, как на центрифуге, а она визжала на всю больницу 🙂
Она очень быстро освоила сложное искусство поцелуя, и наловчилась доводить меня двумя касаниями языка до умопомрачения, — я готов был срывать с нее одежду и насиловать, как зверь. Конечно, я сдерживался, но с некоторых пор настойчиво просил ее разрешить себя раздеть. Она стеснялась и отказывалась. Я думаю, она не столько стыдилась, сколько по-детски еще боялась переступить грань, отделяющую нежность от настоящей эротики — как дети боятся заглянуть в незнакомую дверь…
Я зацеловывал ее до полусмерти, и она мне давала реванши, один успешнее другого, и у на члене у меня были ссадины от мастурбации. Такого не было уже лет десять. Я мучил ее грудь сквозь блузки, которые она не разрешала снимать, и ее обнаженные соски преследовали меня в снах. За пару месяцев я измучался этими бдениями страшно, и она, думаю, тоже. Я ловил себя на мыслях о сексе со своими бывшими, или о походе в бордель, и тут же отгонял их — слава Богу, мне хватило духу не напакостить ни себе, ни Даше в этой любви. Я понимал, что все прошлые мои бабские приключения отстоят от этой любви, как писания Чингиза Абдулаева — от «Бегущей по волнам».
Наконец, однажды… Была весна, апрель, совершенно умопомрачительный воздух, гормоны пели и кричали :). Я снова стал упрашивать Дашу раздеть хотя бы грудку, стал неистово ласкать ее, стягивать одежду и целовать наготу. Она сопротивлялась, но я пустил в ход «тяжелую артиллерию» — то, чему научился с прошлыми своими дамами, и применял к Дашуне только вполсилы: шею, ушки, затылочек целую и легонько щекочу языком, шепчу в это время всякие телячьи нежности, «накаляя градус», руки тем временем скользят по телу, проникают под одежду, щекочут кожу — чтоб создать девочке ощущение, будто ее обволакивает тончайшая паутинка или шелк, — и в этом процессе одежда шаг за шагом снимается, расстегивается, сползает… Если после такой терапии перейти к ласкам уже обнаженных интимных мест — можно заставить девочку биться в оргазме за считанные минуты. Нужно только рассчитать время — чтобы довести ее до кипения, но не дать заскучать.
Так я освободил, наконец, Дашуню от блузки, а затем и от лифчика. Она обмякала, руки безвольно висли, потом – понемногу подключились к ласкам, обвили мне шею… Во время такой терапии (если правильно проводить ее) женщина теряет разум, дрожит, прижимается к тебе всем телом, пытается окутать тебя собой, раствориться в тебе, будто ты — единственная ее надежда, смысл и цель жизни. Я думал продолжить раздевание, обнажив Дасю полностью, и… но в это время подумал о том, что ее грудь, та самая грудь, которая мучила меня в стольких снах, сейчас обнажена, доступна, и вся — моя, вся — рядом… Эта мысль ударила мне в голову, я согнулся — и нырнул в Дашину грудь, прямо как в какой-нибудь нектар или эликсир.
Даськина грудь — большая, пышная, и такой нежной, обтекаемой формы, как экзотические цветы или плоды… У меня просто дыханье зашлось от этого чуда и от мысли, что я первым коснусь его. Я впал в какой-то экстаз, мне приходилось видеть и ласкать груди не одной женщины, но Дашины чудо-бутоны просто выворачивали меня наизнанку…
Я терся о них, бодал, играл с сосочками, целовал — вначале едва касаясь, а потом все сильней всасывая в себя, покусывая их губами, «играя» на них языком, как плектром на струнах.