Этим осенним дождливым вечером Максим сидел один и вспоминал лето, тот день. Ему очень хотелось все повторить. Он услыхал, как в коридоре раздались шаги, дверь отворилась, и в комнату заглянул Егорка – комнатный рыжий мальчик лет пятнадцати.
— Барин, вы чай пить будете? – спросил он.
— А ну – ка, зайди сюда, — сказал Максимка. Его писюнчик стал твердеть.
Егорка подошел, смущенно поглядывая исподлобья, словно желая сказать: «А что? А ничего не сделал!» Максимка осмотрел его долговязое худое тело, одетое в чистую белую рубаху, черные штаны и начищенные до блеска сапоги. Лицом Егор был свеж и чист – даром что табака не курил, как другие мальчишки и работать любил. На его юном теле проступали бугорки мышц, которые очень красили его. Максим подумал: «Интересно, а что у него ТАМ?» Несколько запинаясь, он начал:
— Ну вот что, слышал я недавно, как в коридоре девки разговаривали, будто ты на празднике, как стемнело, Гальку на сеновале завалил и снасильничать хотел, что скажешь?
Егорка медленно краснел, как рак и пару раз виновато шмыгнул носом. Максим, чтобы не выдавать себя, положил руку между ног и продолжил:
— Что же ты молчишь, братец? Не бойся, я даже отцу не расскажу, если ты мне скажешь все, как было. Давай же, расскажи!
— Неправда это все, барин. Я ничего такого с ней не делал. Я пошел спать, а она пришла и давай непотребства всякие делать…
Максимка почувствовал, что сейчас будет интересно, и его карандаш в штанах, словно подтверждая, кивнул, дернувшись.
— Ну-ка, ну-ка, рассказывай все, да без утайки, как своему другу, что за непотребства? Не бойся, я никому не расскажу, даю честное слово.
Егорка оглянулся, и, хотя в комнате никого не было, зашептал, снова шмыгнув носом:
— Она пришла, когда я уже спал, задрала юбку и села мне прямо на лицо, так что «она» оказалась прямо возле моих глаз, и я проснулся.
— Кто это «она»? — спросил Максим, хотя понял, о чем речь. Ему хотелось, чтобы Егорка сказал запретное слово.
— Бабская писька! Большая бабская писька — прошептал Егорка почти что в самое ухо барину.
— А ты что же? – уже полушепотом ответил Максимка, млея от разговора и особенно то того, что они шепчут.
— Я стал трогать рукой, а она была мокрая. У меня … там … встало … и … и тоже стало мокро – Егоркин шепот стал хриплым, как будто ему доставляли нескончаемое наслаждение эти воспоминания.
Максим посмотрел, и увидел, что на Егоркиных штанах появляется бугорок, который он смущенно прикрывает картузом.
— Тогда у тебя встало … вот как сейчас? – прошептал Максим, глядя в красивые карие Егоркины глаза и лаская его тонкие красные губы своими глазами.
— Да… — выдохнул парнишка. Максим потянулся и медленно убрал его руку с картузом. Штаны Егорки топорщились прилично.
— Не бойся, я вот тоже… — сказал Максимка и убрал руку у себя между ног. Его писюнчик уже изнемогал, пульсировал. Яички буквально бурлили, молодое семя рвалось наружу. Он вскочил с дивана, подбежал к двери, закрыл ее на ключ, зажег свечу (уже стемнело), принес ее на столик подле дивана, сел и пригласил Егорку сесть рядом.
Тот переступил с ноги на ногу и остался стоять. Боялся. Максимка взял его за руку (как ему понравилась эта худая и одновременно сильная рука пятнадцатилетнего паренька!) и усадил рядом с собой на диван. В комнате был полумрак, от огонька свечи разбегались таинственные тени. Вдруг раздалось «ба-бах»! Они оба подскочили на диване от неожиданности.
— Это в печке сосновое полено стреляет – сказал Максим и положил руку Егору на колено. –Ты не томи, продолжай.
— Ну дык вот, а она как плюхнется на меня, и чувствую, что штаны стянула, а потом мне … ТАМ … так приятно стало … она ЕГО в рот свой взяла, и как конфету чмокает.
Максима переполняли чувства: он страстно желал в тот день и час оказаться вместе с ними на сеновале, потрогать девку между ног, а потом сделать с ней то, чем занимаются по ночам все парни и девки. Теперь-то уж старшие друзья рассказали ему, что и как.
Максим спросил: