— Много, — сказала Анни. – Больше, чем ты думаешь. Волчонок, ты простил меня?
Но я мстительно молчал. Анни, вздохнув, встала с моей полки и легла на свою. Мы молчали в темноте… Вскоре мои веки отяжелели, и я заснул.
Проснулся я оттого, что чихнул. Снова был зверский холод, и я попытался закутаться, удерживая остатки тепла.
— Волчонок! Тебе холодно? — раздался голос Анни. Я хотел было ответить, но вспомнив, что в обиде на нее, промолчал.
— Волчонок?.. — Какое-то время Анни прислушивалась к тишине, затем я услышал, как она слезает с койки, идет ко мне…
— Двигайся! — Она села на мою койку. Я не шевелился, хоть внутри у меня все замерло. — Двигайся! Вместе теплее. Поместимся! Ну же!..
Она толкнула меня, и я наконец подвинулся. Анни легла рядом, щекоча меня волосами, обняла, чмокнула в лоб — и накрыла нас одеялами.
— Ну вот, теперь согреемся. Волчонок, волчоночек, иди сюда, сейчас нам тепло будет…
Я был в растерянности. Нежность Анни дурманила меня, и мне хотелось прижаться к ней, обнять ее так же крепко, как она меня, ткнуться ей в шею, в волосы… Но я помнил, как она обидела меня, и бычился. Тело у меня было, как коряга — твердое и неподатливое. К тому же мне было действительно холодно, я не мог согреться и дрожал…
— Нет, так мы не согреемся, — сказала Анни. — А ну-ка… — Она встала, откинув одеяла, и я услышал шуршание. Что она делает?
— Эээ! И так холодно! Ты что?
Пытаясь нащупать одеяла, я включил свет. И обомлел: Анни, голая по пояс, снимала с себя штаны. Ее волосы рассыпались по плечам, по спине и падали вниз золотистыми каскадами, а нежные ее сиськи свисали, как два драгоценных шара. Оставшись совсем голой, она выпрямилась и посмотрела на меня, щурясь на свет:
— Ну, чего ты на меня смотришь? Не смотри на меня так… Сейчас прижмемся друг к дружке — мигом согреемся. Чего застыл, волчонок? Давай — раздевайся, раздевайся! — И она нагнулась ко мне, свесив пухлые шары грудей, и стала расстегивать мне костюм. Ее волосы падали мне на лицо и щекотали его… — Давай, давай, шевелись, помогай мне!
Она стянула с меня курточку; затем я почувствовал ее нежные руки у себя на бедрах, почувствовал, как с меня сползают штаны…
Через секунду я был голый, как и она. Томительный стыд, холодяще-сладкий, как мятная конфета, разлился во мне…
— А теперь… — Анни нырнула в постель, сгребла меня, прижала к себе, закуталась в одеяла… Ее руки обнимали меня за плечи и за попу; я вдавливался всем телом в ее теплую наготу — и чувствовал, как в горле у меня набухает горько-сладкий комок. Меня накрыла волна умиления, такая нежная и пронзительная, что я обнял Анни крепко, до хруста, и зарылся в ее волосы, как когда-то — в мамины…
Мы лежали, сжавшись голыми телами, и сопели друг другу в уши. Тепло пульсировало в наших телах, расплываясь по ним томительными волнами. Мой писюн снова ныл, и я вдавливал его в теплый Аннин живот. Мне было хорошо, как никогда; хотелось влезть внутрь Анни, раствориться в ней, как в большом теплом океане…
— Ну что, согрелся, волчонок? Или еще мерзнешь? — Анни покрепче прижала меня к себе, приподняла голову — и стала целовать, щекоча волосами. Я закрыл глаза… Меня никто не целовал уже много лет. Аннины губы нежно-нежно бегали по моему лицу, глазам, ушам, и я сопел, растворяясь в ее ласке, как в кипятке. Голое тело ее терлось об меня, и мне казалось, что я таю в сладком сиропе…
Вдруг Анни приподнялась. Я открыл глаза — и увидел перед собой розовое тело, освещенное слабым светом, золотистый каскад волос, в котором играли отблески лампы, и глаза, большие и сумасшедшие…
— Волчонок!.. Тебе нравится?
— Да… — прошептал я.
— Еще хочешь?
— Хочуууу!..
И Анни припала ко мне с новой силой. Она лизала меня, как кошка, бодала меня сиськами, постепенно забираясь на меня верхом. Я задыхался от блаженства…
Прошло минут пять — и мы лизались так, что койка ходила ходуном. Нам уже давно не было холодно. Лица наши были мокрыми: мы облизывали друг друга, как ошалевшие котята, распаляясь с каждой секундой, и обнимались до хруста в костях. Не соображая, что делаю, я хватал Анни за сиськи и мял их, а она подвывала, выгибала спину и закатывала глаза. Ее длинные ноги обхватывали меня, а я бессознательно вдавливался писюном в упругую плоть. Одеяла давно были на полу — а мы возились, тискались и катались по узкой койке, мучая друг друга буйными ласками…
Анни вдруг оседлала меня, и я почувствовал, как мой писюн провалился в сладкий сироп. Она хватила ртом воздух, сверкнула мне сумасшедшим взглядом — и снова прильнула ко мне, вылизывая мне губы и шепча — «волчонок, волчоночек, прости меня, прости, прости, прости…» С каждым «прости» она подпрыгивала на мне, насаживаясь все плотнее на мой писюн, а я бессознательно держал ее за бедра, вдавливая в себя.
Я едва понимал, что мы делаем. Тогда был всего год, как я стал засматриваться на девочек и мучить свой писюн, обложившись рваными журналами… Я никогда не думал, что ЭТО случится так скоро, и с такой женщиной, как Аннабель. Ее роскошное тело было тогда моим — и я ел его губами, лизал, тискал, терзал, мял, обнимал так же отчаянно, как и она меня. Но самое невероятное было ТАМ, в самых стыдных наших местах, где писюн обтекался нежной мякотью… Не прерывая ласк, Анни скакала на мне все яростнее, — а я обвил ей шею руками и присосался к ее губам. Ее язык вымывал мне рот сладкой патокой, и я тонул в ее волосах, шелковых, пахнущих духами…
Наши бедра двигались ритмично, слаженно, будто мы долго тренировались перед этим. Я даже не думал о том, что надо делать — все получалось само собой. Я чувствовал, как нас несет к какой-то пропасти, сладкой и страшной, и боялся ее — но деваться было некуда, Анни не давала мне ни секунды передышки, безумный ритм все ускорялся, язык ее все требовательнее проникал в меня… Помню, я успел подумать: как забавно мы смотримся со стороны — кричим, воем, хрюкаем, кусаемся…
И тут Анни пронзительно завизжала, глаза ее закатились — и мой мозг отключился. Нас обожгло единое солнце, и мы перестали быть людьми.
Сколько это длилось — не знаю. Наверное, вечность. Мы переселились в огонь, купались в нем, и он был холодным и сладким, как смертельная щекотка. Описывать бесполезно: в языке нет слов для ЭТОГО…
Когда все кончилось — мы долго еще стонали, выпуская из себя остатки жара, и растворялись в сладкой нирване, теряя вес и самих себя.
Продолжение следует.
Пишите отзывы: 4elovecus@rambler.ru