— Ну, как хочешь. Я думал, тебе самой интересно. Нет, значит нет. Только понимаешь… непослушные девочки мне дома не нужны. Не будешь слушаться – свободна.
— Как свободна? – я даже не поверила, что мои муки кончились.
— Да так. Катись колбаской, — и рукой на дверь машет.
Тут до меня дошло.
— Ты с ума сошел? Я что, в таком виде по улице пойду?
— В каком пришла, в таком и пойдешь, — нахально отвечает Мишка, — А мне непослушные девчонки ненужны. Сама уйдешь или помочь?
Взял меня за ухо и к двери тащит!
Ладно, что тут писать – и так ясно. Стыдно писать про такое. Но я, конечно, в конце концов поклялась, что слушаться буду. Всегда. Что мне оставалось?
Дал мне Мишка дореветь, потом меня умыл и подмыл, и я стала позировать. И сама. И с Мишкой: у него штатив был и автоспуск на фотике. И в «мостике». И в «березке». И на руках у него. И как он меня шлепает. И как он меня щекочет. И как он меня лапает. И как он меня дрочит. И главное – на всех фотках улыбаюсь до ушей: Мишка приказал.
Долго я снималась: конечно, Мишка пленками запасся. Не все время полностью голенькая: Мишка потом мне свою старую майку надел, как раз до пупка она мне. «Так еще интересней» — говорит.
У него спортивные рапиры были, так целая пленка получилась «мушкетерская»: будто мы с Мишкой фехтуем. Только он одетый, а я на половине фоток совсем голышом, а на другой – в той же майке его, к которой он пришпилил крест из бумаги, вроде мушкетерского.
Я через пару дней, как фотки увидела, так из всех именно от этих чуть со стыда не померла: скачу с рапирой, в майке и с голым задом, пузо гордо выпячиваю, рожа сияет, писька на полкадра…
И опять голенькая, в «подъемном кране» на мишкиных руках дрыгаюсь. И в мишкиной майке стою, вниз ее оттягиваю, пытаюсь ей письку прикрыть – но как ей закрыться, когда майка чуть длиннее топика? И в «лягушонке» в сумке лежу – как приехала. И перья эти проклятущие себе втыкаю. И у Мишки на поводке собачку изображаю, ножку стола обнюхиваю, потом на нее лапу задираю. В общем, во всех позах, какие только мог придумать мальчишка-извращенец, который неожиданно получил в полное свое распоряжение живую и послушную игрушку.
И писька моя крупно, с редкими-редкими волосенками на лобке. Я потом часто смотрела на эту фотку и грустила: это были мои последние волосики. С того дня мне положено ходить с лысой писькой. Конечно, после такой фотосессии вся компания стала моими строгими хозяевами, а я даже не пыталась сорваться с крючка: в тот же день над моей счастливой мордой и голопопостью вся школа бы ржала. Нас ведь пацаны снимали регулярно, и еще мы с Ленкой под их присмотром ежедневно вели дневники, куда вклеивали все фотки и подробно описывали все наши игры — и как же мы получали, если неинтересно напишем! Эти дневники до сих пор, наверно, у Борьки лежат.
Можно сказать, так я и выросла — голышом, на руках у мальчишек чуть старше себя. А Ленка и до сих пор остается моей хозяйкой.
Хотя всего через пару лет после начала нашей дрессировки мы с ней тоже завели себе голопузых игрушек — мальчишек на два года младше нас, и отыгрались на них по полной, но это совсем другая история…
Увидел Мишка, что я все-все делаю, что мне не скажет, говорит:
— Ладно, для первого раза ты себя терпимо ведешь. Ставлю тебе сегодня троечку за поведение. Прыгай в сумку, поехали обратно.
Связывать меня не стал, улеглась я поудобней на спину, ноги поджала, и мы поехали.
Только меня по дороге еще одно приключение ждало. Страшней всего, что в этот день уже случилось.
Мишка пыхтел-пыхтел, и заявляет:
— Знаешь, я еще когда домой тебя тащил, все думал, что это мне напоминает. Дошло теперь. Это же сказка такая была. «Не садись на пенек, не ешь пирожок», помнишь? Ой, и еще: Ирка, мы же одну штуку забыли совсем! Ладно, все равно отдохнуть немножко надо…
Сел на скамейку, сумку со мной поставил на колени, змейку расстегнул:
— Я у Борьки тюбик детского крема одолжил – он Ленке накупил их до фига. Вот, в кармашке сумки. А ну-ка, раздвигай ножки, намажем тебя сейчас, а то мы сегодня, наверно, натерли тебе письку. Борька говорит, прикольно девчонок мазать. Сейчас проверим…
Мне до того страшно, даже мурашки пошли: он ведь сумку совсем раскрыл сверху! Я с перепугу как могла зажалась, а Мишка мне невозмутимо так: