Раздавленный и оглушенный, я пытался осознать все происшедшее за последний час. Разве можно после этого спокойно заснуть? Перевернулся и, приподнявшись на локте, я посмотрел вслед удаляющемуся отцу.
— Па: — В горле застрял комок новых рыданий, страх расплакаться и уже предательски дрожавшие губы вытолкнули из меня, пожалуй, самый дурацкий вопрос из всех возможных, — что теперь?
— Ничего, я же сказал — спи, — не поворачиваясь, ответил он, — разве тебе было плохо?
— Мне было больно…
— Первый раз всем больно. Ты ведь и кайф словил. Я же сказал, что не сделаю тебе ничего плохого, потому что люблю. А человеку, которого любишь — плохого не сделаешь. Мы только играли. Но в такую игру могут играть лишь мужчины. А теперь спи и забудь обо всем. Это будет наш чисто мужской секрет. Ты ведь у меня мужчина, правда?
— Конечно…
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Такого жгучего, опустошающего чувства стыда мне еще никогда не приходилось испытывать. Тошнотворная волна омерзения подступила к горлу. Это была совсем не игра, и тебе, папочка, об этом должно быть хорошо известно. Он разговаривал со мной как с маленьким ребенком. Так, наверное, разговаривает взрослый дядечка с только что опущенным им пацаном. Без сил упав на подушку, я натянул одеяло до подбородка. Простыня была мокрой. Это папина сперма. Меня едва не вырвало, и, перебравшись на самый край кровати, где простыня оставалась сухой, чтобы не разреветься, принялся глубоко дышать. «Папочка опустил тебя. Ты теперь педик!» «Педик», — я прошептал это слово, пробуя его на вкус, слово, такое неприятное, грязное. Слезы сами потекли из глаз.
Одновременно свело живот. Неприятное ощущение уже давно примешивалось к пульсирующей боли. Теперь же в заднице засвербило, я понял, что сейчас произойдет. Едва вдев ноги в шорты, морщась от острой боли, и зажимая попу руками, я выскочил из дома, и прорвавшись сквозь плотную стену дождя, пулей влетел в темный туалет. У меня начался страшнейший понос. Моя истерзанная прямая кишка будто горела в огне, извергая все новые потоки. Несмотря на ночную прохладу, я покрывался липким потом, дрожа, словно в лихорадке, и кусая губы от боли.
Когда этот кошмар закончился, и я, всхлипывая, шагая в раскарячку, дополз до дома, то наткнулся на курившего на веранде отца.
— Все в порядке? — Он испуганно посмотрел на меня.
Я стоял под дождем и смотрел на него. Папа нервничал. Резко встав со стула, он шагнул ко мне. Я невольно вздрогнул и отступил.
— Сергей, иди в дом. Ты простудишься.
Я молча поднялся по ступеням и прошел мимо него.
А на следующее утро отец отправлялся домой. Он зашел ко мне рано, я еще лежал в кровати.
— Вставай, — он держал в руках свежую простыню, надо перестелить.
Двигаясь как автомат, я поднялся. Действительно, к бело-желтым разводам — следам спермы, — добавились пятна крови. Это кровь из моей разорванной задницы. Отец быстро скомкал простыню.
— Серега, ты лучше перед сном в туалете дрочи, — проговорил он, не глядя на меня, — а то бабушку эти пятна очень смущают:
Мы едва разговаривали за завтраком, и бабушка обеспокоено поглядывала на меня:
— Голова болит?
— Нет, — буркнул я, не поднимая головы от тарелки.
— А что тогда?
— Ничего! — Вот я уже и огрызаюсь. Это повышенное внимание к моей персоне и без того всегда бесило меня, но сегодня хотелось швырнуть тарелку на пол и выскочить из дома, чтобы больше никогда не возвращаться.
— Гена, — Элла Аркадьевна поджала губы, — у вас сын хамом растет.
— Это возраст такой, — вяло возразил мой папочка.
— Не возраст, а воспитание!